oper_1974 (oper_1974) wrote,
oper_1974
oper_1974

Categories:

Вот такие "пироги". Харьковский котел.Весна 1942 г.

   "Выглянул из укрытия на восток в сторону леса. Заметил, как три человека, идя по полю, но близко к обочине дороги, завернули к нашему стоявшему одиноко разбитому грузовику с закрытым кузовом, и один из них взобрался на него. Затем через некоторое время этот человек подал с кузова вниз какие-то вещи. Два других его товарища приняли их и вложили в рюкзак на земле. Потом человек, находившийся в кузове, слез с него, надел рюкзак за спину, и все трое направились прямо к моему окопу.
   Они шли со стороны ярко светившего солнца, отбрасывая от себя вперед большую тень, и поэтому для меня их лица и одежда были совершенно неразборчивыми. И наверное, по этой причине, а в основном из-за моего очень возбужденного в те минуты психического состояния мне вдруг почему-то показалось, что эти люди – солдаты противника.
    Я взял в правую руку шомпол с прицепленным к нему носовым платком и выставил его из окопа высоко вверх. Затем встал на ноги в полный рост, еле-еле выкарабкался наружу, сделал несколько шагов навстречу к подходившим людям и крикнул им громко по-немецки: - Guten Morgen! (Доброе утро!)
А от тех в ответ совсем неожиданно для себя услышал истинно по-русски:
- Ты что, друг, совсем ох…ел? Будь здоров!
И лишь после этого вмиг сообразил, что я крепко обознался, поскольку все трое подошедших ко мне оказались своими – русскими.
   Однако я не растерялся и, сняв с шомпола платок, положив его снова в карман и, отбросив в сторону шомпол, решил как можно скорее реабилитировать себя, для чего продолжил свое приветствие:
- Доброе утро! Я, видимо, неудачно пошутил.
 – И хороши шутки! – ответили мне новые товарищи и задали вопрос: – А к чему у тебя был белый флажок на шомполе?
– Да на всякий случай, чтобы немцы, если бы они встретились, не помешали мне идти в лес и не задержали, – соврал я. И тут же сам их спросил: – А кто вы и куда идете?
     И получил от них совершенно удививший меня ответ: они сегодня рано утром за лесом около деревни Марьевка, пытаясь еще со вчерашнего вечера выйти из вражеского окружения, попались в конце концов к немцам в плен, а те, лишь недолго подержав и только слегка допросив их через переводчика, не стали с ними долго церемониться и приказали самим – самостоятельно, то есть без конвоя, отправиться по указанному направлению на сборный пункт для военнопленных.
     И вот они сейчас туда и идут. По дороге побыли в лесу, немного там очухались, взяли из стоявшего недалеко грузовика кое-какие продукты. В этой же машине нашли и взяли с собой пару пачек махорки. Им очень хочется покурить. Бумага для свертывания цигарки есть, но нет спичек. Спросили, есть ли они у меня, и сильно огорчились, услышав, что нет. В свою очередь, я поинтересовался, могли бы они дать мне попить воды, так как сильно мучаюсь жаждой, но получил отрицательный ответ.
Двое из подошедших товарищей показались мне лицами, с которыми я вроде уже где-то встречался. Вероятно, так же подумали они, и вскоре от одного из них последовал вопрос:
- Это не ты вечером 18 мая в лесу читал с немецкого языка на русском тексты и слова из немецких журналов?
– Да, да, – ответил я, быстро вспомнив тот случай.
- Ну ты, наверное, знаешь по-немецки, и с тобой будет легче идти к немцам
Этот товарищ был лейтенантом – командиром танкового звена в нашей 199-й отдельной танковой бригаде. Он, как и его другой молодой коллега – старшина и тоже танкист, которого я увидел впервые, не были одеты в шинели. На лейтенанте, как и при первой моей встрече с ним, были надеты комсоставские пилотка (но уже без полагавшейся к ней звездочки с серпом и молотом), гимнастерка с соответствующими полевыми темно-зелеными петлицами на воротнике с двумя кубиками и брюки-галифе, заправленные в хромовые сапоги. Кроме рюкзака за спиной он нес через левое плечо кожаную полевую сумку. Старшина тоже был в положенной ему форме и с сумкой за спиной. Звездочку с пилотки он также, видимо, предварительно снял, когда сдавался в плен. (Кстати, на моей пилотке ее вообще не было.)
     Вторым знакомым, уже далеко не молодым по возрасту, который пока молчал, оказался… комиссар мотострелкового батальона в той же танковой бригаде. Он имел звание батальонного комиссара. Я крепко запомнил его еще с марта 1942 года, когда он в лесу под поселком Решетиха напутствовал нашу зенитную батарею. В тот вечер 18 мая он даже больше чем лейтенант интересовался содержанием немецких газет и журналов, которые я листал, и тогда же по-доброму посоветовал мне быть дальше осторожным с чтением "вражеской литературы". Сейчас я сразу заметил, он явно делал вид, что меня не знает.
    Оказалось, что накануне, в ночном бою комиссар получил легкое ранение в спину, и коллеги забинтовали его тело под нижним бельем. И сейчас он был одет совсем не так, как раньше – в комсоставской форме с двумя шпалами на петлицах шинели и гимнастерки и с красной звездой на правом рукаве. На комиссаре были обыкновенная сильно изношенная шинель и застиранная простая гимнастерка – такие, какие носили рядовые бойцы. Брюки на нем также были соответствующими. Вместо хромовых сапог, ноги его были обуты в замызганные кирзовые сапоги. Плохенький вещевой мешок за спиной комиссара был пуст. Я с ходу сообразил, что комиссар совсем недавно специально переоделся в форму рядового бойца, чтобы в плену немцы не догадались, кто он, поскольку те, как мне было известно, комиссаров расстреливали немедленно.
Вероятно, комиссару казалось, что я его в другом обмундировании не узнаю, но он сильно ошибся: немедленно после окончания первых разговоров я обратился к нему со словами:
- Товарищ батальонный комиссар, вижу, вы ранены. Как вы себя чувствуете?
– Неважно, неважно, но как же вы меня узнали? У вас отличная память. Надеюсь, что вы меня не выдадите немцам в плену?
– Что вы, что вы! Как вы смогли такое подумать?
Мне бросились в глаза относительно длинные, с сединой волосы на полулысой голове комиссара, что для рядовых бойцов в Красной армии было совершенно недопустимо. Я особо сказал ему об этом, и тот, забеспокоившись, обратился к двум своим коллегам с просьбой любым доступным способом избавить его от этих волос. Те ответили, что сбреют их сохранившейся опасной бритвой.
И тут же у меня в голове возникли новые серьезные вопросы:
- А как же немцы во время допроса этих трех пленных не заметили длинные волосы у рядового бойца? Значит, они не такие уж внимательные и не такие строгие люди, как я до сих пор о них предполагал. И кроме того, как так получилось, что немцы доверили пленным, да еще командиру, самим, самостоятельно, без конвоя отправиться на сборный пункт? Следовательно, плен вовсе не так страшен. Немцы не будут к пленным очень сильно придираться, и их можно будет даже кое в чем обмануть. Вероятно, они и не будут обыскивать всех пленных…
    Все эти соображения еще больше укрепили во мне мысль о реальности сохранения в плену своей жизни, если не случится что-либо непредвиденное. Но сомнения все же оставались…
   После взаимных представлений друг другу с приведенными выше разговорами, которые произошли перед моим окопом, мне стало нестерпимо стыдно за то, что я так опростоволосился перед своими новыми товарищами из-за своего белого флажка. Взыграло болезненное самолюбие, и я решил им показать, что я, рядовой боец, тоже не лыком шит. Вдруг я решительно заявил:
- Зачем же нам сейчас сразу идти на сборный пункт для военнопленных, ведь еще есть шанс выйти из окружения нашей маленькой группой или, в крайнем случае, по отдельности. Плен от нас никуда не уйдет. Тем более вы сказали, что у вас теперь есть чем питаться несколько дней и есть даже покурить. Пойдемте обратно в лес и отсидимся там хотя бы денек, а потом посмотрим.
    Первым меня поддержал комиссар, а с ним пришлось согласиться и лейтенанту со старшиной. Так я повернул товарищей назад в сторону леса. Покидая свой окоп, я еще раз бросил беглый взгляд на обе превращенные в металлолом пушки и изуродованные тела погибших товарищей около них. Однако, сколько тел всего лежало вокруг, считать не стал. Шагать пришлось, обходя многочисленные воронки от снарядов и мин."
- из воспоминаний зенитчика 199-й отдельной танковой бригады, 21-го танкового корпуса 6-й армии Ю.В.Владимирова.



Tags: вторая мировая, наши
Subscribe

  • (no subject)

    Навальный же умер? Кого не спрошу от бизнесмена до прокурора — отвечают — Умер Максим, да и хер с ним!

  • (no subject)

    Почему у нас разделение на следствие (МВД-ФСБ-СК) и оперов — криминальную полицию? У нас «разделение труда» — а почему? Потому что мы доверяем…

  • Я удивляюсь этому человекоподобному существу.

    И как мы его не посадили, раньше, когда уже понятно было, что он только человекоподобное существо, а теперь и он в Израиле. Я понимаю - он…

promo oper_1974 июнь 28, 2013 23:25 253
Buy for 100 tokens
По мотивам статьи Ростислава Горчакова. "В январе 1940 года рейхсканцлер Адольф Гитлер дал немецкой судебной системе оценку: "Наши суды - медлительные ржавые машины по штамповке возмутительно несправедливых приговоров". И тут же поклялся, что лично займется делом восстановления…
  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 40 comments
Previous
← Ctrl ← Alt
Next
Ctrl → Alt →
Previous
← Ctrl ← Alt
Next
Ctrl → Alt →

  • (no subject)

    Навальный же умер? Кого не спрошу от бизнесмена до прокурора — отвечают — Умер Максим, да и хер с ним!

  • (no subject)

    Почему у нас разделение на следствие (МВД-ФСБ-СК) и оперов — криминальную полицию? У нас «разделение труда» — а почему? Потому что мы доверяем…

  • Я удивляюсь этому человекоподобному существу.

    И как мы его не посадили, раньше, когда уже понятно было, что он только человекоподобное существо, а теперь и он в Израиле. Я понимаю - он…