Во всех европейских армиях Первой мировой войны обращалось преимущественное внимание на эмоциональные потребности и социальные интересы офицеров. После заседания военных психиатров Германии в Мюнхене в 1916 г., повлекшего за собой существенное ужесточение терапии "военных неврозов", подчеркивалось, что с представителями офицерского корпуса следует обращаться гуманнее.
В Австро-Венгрии, как и в других европейских государствах, трактовка расстройств нервной системы носила отчетливо выраженный классовый характер. Неврастения считалась недугом среднего и высшего военных рангов, вызванным не столько боевыми действиями, сколько большой ответственностью командного состава.
Офицеры не стыдились пожаловаться солдатам на измотанные нервы и обосновать долгое отсутствие на фронте необходимостью курортного лечения.
В 1917 г. венский психиатр Ю. фон Вагнер-Яаурегг сообщал о "нервном офицере", которому подозрение в симуляции создало "золотой мост". По желанию пациента ему была прописана вместо обычного в этих случаях лечения электрическим током "консервативная терапия", состоявшая из занятий на турнике.
Напротив, рядовые солдаты, прежде всего, если они не были австрийскими немцами, находились в тяжелом положении в невропатологических отделениях венских госпиталей.
Венгерскому ремесленнику, польскому крестьянину или русинскому рабочему не ставился диагноз "неврастения". Диагностировавшееся у представителей низших социальных слоев "психопатическое расстройство с истерическими симптомами" было немыслимо при лечении офицера, в то время как пациенты - представители рядового состава сталкивались с подобной дискриминацией довольно часто.
Ю. Вагнер-Яаурегг дифференцировал в 1918 г. национальные принадлежности солдат, страдавших психогенными заболеваниями. В контингенте больных, обследованных венским психиатром, преобладали северные славяне (чехи, поляки, русины, словаки).
Особенно тяжело проявлялись симптомы нервных заболеваний у итальянцев и румын, составлявших незначительное количество пациентов. Доля австрийских немцев и венгров среди больных, по данным Ю. Вагнер-Яаурегга, была ничтожной.
Попытки связать национальную принадлежность с "предрасположенностью" к психическим заболеваниям предпринимались еще в довоенный период.
А. Манн, психиатр Краковского военного госпиталя, в 1907 г. в двух статьях об истерии в имперской армии объяснял ее происхождение расовыми аргументами. По классификации Манна, наибольшей предрасположенностью к психическим заболеваниям отличались славяне, евреи и романские народы.
В годы Первой мировой войны в неврологическом отделении венского военного госпиталя главный штаб-врач А. Пильц констатировал наличие психического заболевания лишь у 10 представителей рядового состава немецкой национальности из 1105 обследованных военнослужащих.
Он обратил внимание на полное отсутствие в числе пациентов-немцев уроженцев сельской местности (Тироль, Зальцбург), подчеркивая, что практически все больные рекрутировались из больших городов, прежде всего, венского "дна".
Высокая степень подверженности психическим заболеваниям была установлена у поляков и русин, что объяснялось, по мнению Манна, распространенным на территории их проживания алкоголизмом. Дополнительный источник часто наблюдавшихся у русин депрессивных состояний венский врач усматривал в свойственной им малороссийской меланхолии.
Так, в заключении судебнопсихиатрической экспертизы от 24 октября 1918 г., проведенной неврологическо-психиатрическим отделением резервного госпиталя Надьзомбат в отношении заключенного военной тюрьмы г. Петроварадин А. Валашека, делалась ссылка на его плохую наследственность и перенесенные в детстве травмы.
Указывалось, что тетя А. Валашека страдала душевным заболеванием, отец был алкоголиком, а 12 его братьев и сестер умерли в детском возрасте.
В детстве осужденный жаловался на головные боли вследствие падения с большой высоты, охотно потреблял алкогольные напитки и за несколько лет до войны вступил в конфликт с властями, случайно найдя и продав украденный вексель.
Обращалось внимание на наличие у заключенного признаков дегенерации, в числе которых значились гидроцефальная форма черепа и маскоподобные черты лица.
Происхождение заболевания связывалось экспертом с тяжело отразившимися на здоровье пациента военными лишениями, усугубленными последствиями перенесенного сифилиса и хронического отравления алкоголем. Но поставленный больному диагноз "прогрессирующее слабоумие в стадии полного развития" не освободил его от дальнейшего отбытия наказания.
В деле дезертировавшего в 1916 г. из штирийского Гартберга В. Лоренца имелась хорошо задокументированная еще до войны "история болезни".
Пройдя в 1911 г. военно-медицинский осмотр и поступив на службу в 3-й горный артиллерийский полк, он несколько раз попадал в госпиталь для наблюдения и в итоге был направлен в психиатрическую клинику Инсбрука.
После нескольких недель обследования его признали негодным к военной службе, направив в расположение 7-го запасного пехотного полка. Но ожидание документов из военного министерства оказалось для него слишком скучным, и он добровольно отправился на фронт с маршевой ротой указанного полка, проведя восемь месяцев на галицийском театре боевых действий.
После выписки из госпиталя он прибыл в свой родной полк в Гартберге. Оттуда он снова ушел на итальянский фронт, не получив отпуска даже тогда, когда умерла его мать.
Отправившись по железной дороге в Клагенфурт, Лоренц в состоянии беспамятства совершил проступок против общественной безопасности, угрожая револьвером встреченной им публике.
Трибунал 10-й армии, приговоривший 19 октября 1917 г. дезертира по совокупности преступлений к смертной казни, не смутил тот факт, что еще 25 июля 1914 г. распоряжением военного министерства Лоренц был комиссован из вооруженных сил с диагнозом "психопатическая неполноценность". Вердикт был отменен Верховным командованием, направившим дело на новое расследование.
Для Германии число неврологических нарушений оценивается в 313337 случаев, что составляет около 1,7 % от общего числа военнослужащих, находившихся на стационарном лечении.
Во Франции в распоряжении психически пострадавших находилось 20000 коек - около седьмой части всех мест в госпиталях.
В социальном отношении "военный невроз" был заболеванием рядового состава. Даже если у офицера диагностировалось истерическое нарушение, оно отличалось по своим симптомам, в течении заболевания и в прогнозе, существенно от невроза простого солдата.
В Австро-Венгрии, судя по цифрам, приведенным в докладе Ю. Вагнера-Яаурегга, на конец октября 1918 г. было зарегистрировано 5500 психически пострадавших военнослужащих (данные по всем венским клиникам).
Война уже близилась к завершению, и речь шла о назначении пенсии психически пострадавшим военнослужащим. Поэтому у официальной стороны был интерес держать число психически пострадавших солдат как можно меньшим.
Боеспособность армии обеспечивали не только патриотическая пропаганда, муштра и система судопроизводства, но и военная психиатрия, отвечавшая за "дисциплинирование нервов".
Задача быстрого "излечения" и возвращения в строй психически пострадавших воинов укрепила позиции военной психиатрии. Прежде всего, расширилось ее экспериментальное поле и, как следствие, усилилась полемика вокруг методов лечения "военного невроза".
Констатированное врачами "бегство в болезнь" обусловило выбор методов лечения, призванных принудить больного предпочесть "бегству в болезнь" "бегство в здоровье". В сознании врачей больной превратился в "опасного элемента", лечение которого подчинялось военной логике борьбы против "внутреннего врага".
Убеждение специалистов в мнимом характере заболевания укрепилось после того, как было установлено, что невротических симптомов не наблюдалось у военнопленных.
Логическим объяснением обнаруженного казуса стало предположение, что "бегство в болезнь" не сулит военнопленному в отличие от военнослужащего действующей армии никаких выгод. Результатом явилось постепенное стирание различий между лечением и наказанием.
По меткому замечанию З. Фрейда, военврачам отводилась роль "пулеметов позади фронта", гнавших на передовую убежавших с него военнослужащих. Потенциальные пациенты военных госпиталей ставились перед фактом санкционированного медициной отвращения от применявшихся "методов лечения", принуждавших больного к признанию отсутствия у него симптомов заболевания.
Спектр медицинских манипуляций, скрытых в эвфемизме "активная терапия", включал влажные обертывания, продолжительные ванные, инъекции поваренной соли, гипноз и использование электрического тока.
Последняя процедура, получившая название "лечение по Кауфманну", основывалась на систематическом использовании мощных электроразрядов.
Ф. Кауфманн, психиатр клиники Людвигсхафена, первым применил в конце 1915 г. электроток для лечения "военных невротиков".
Страдания пациента находились на периферии политико-социологической и финансовой аргументации Кауфманна. "Устранение" симптомов заболевания увеличивало контингент трудоспособного населения, освобождая государство от выплаты пенсий по инвалидности.
С момента заседания германских психиатров в Мюнхене 21-22 сентября 1916 г. "лечение по Кауфманну" получило признание в военных клиниках Центральных держав, в том числе и в Австро-Венгрии.
Проблемы врачебной этики уступили место государственным интересам, требовавшим тотальной мобилизации не только материальных ресурсов, но и душевных сил германской нации.
Максимой в обращении "людей в белых халатах" с психически пострадавшими военнослужащими стала фраза, брошенная на указанном заседании представителем Австро-Венгрии Э. Странски. Он подчеркнул, что "в наше тяжелое время врач должен держать перед глазами при лечении отдельных случаев, требующих особого подхода и терапевтических средств, не благополучие отдельного пациента, а благополучие наших союзных государств и боеспособность их армий".
Жесткие методы лечения "военного невроза" относились исключительно к низшим чинам, не распространяясь на представителей офицерского корпуса.
Залогом успеха лечения считался болевой шок, вызванный применением переменного электротока. Действие последнего, продолжавшееся 2-5 минут, сопровождалось внушениями врача. После небольшого перерыва сеанс "терапии" повторялся. Кауфманн подчеркивал, что эффективность лечения обеспечивается должностным положением лечащего военврача.
Военная дисциплина, требовавшая беспрекословного подчинения приказам командиров, создавала благоприятную почву для успеха суггестивной терапии. После сеанса "электротерапии" пациентам с тремором (дрожанием) конечностей надлежало заниматься строевой подготовкой.
Особенно важное значение имел последний пункт, сформулированный его автором как "непоколебимо последовательное принуждение к выздоровлению". Число "излеченных" с помощью подобной "терапии" держалось в границах, в то время как росло количество смертей и самоубийств пациентов.
В июне 1918 г. штаб-врач невропатологического отделения 2-го гарнизонного госпиталя Вены С. Еллинек подготовил доклад, информировавший о более десяти зарегистрированных случаях смерти в Германии и в Австро-Венгрии во время "лечения по Кауфманну".
Стремясь затушевать значение подобной статистики, ложившейся позорным пятном на врачебную этику, автор доклада проводил сравнение между степенью распространенности электротерапии Кауфманна и количеством летальных исходов:
"С технической стороны позволю себе сказать, что в Германии и в Австро-Венгрии используются многие тысячи электрических аппаратов, вырабатывающих синусовый ток; если мы сделаем предположение, что в Австро-Венгрии и в Германии лечение электротоком проводят по сто врачей, что в году только триста дней и ежедневно лечение проходят пять пациентов, то получится цифра в 1 200 000 больных за четыре года войны!"
Громадное количество успешно проходивших лечение позволяло считать венскому штаб-врачу официальные сведения о тринадцати жертвах "каплей в море".
Journal information