oper_1974 (oper_1974) wrote,
oper_1974
oper_1974

Category:

"Бандитская батарея" :) Брянский фронт 1942-й год.

  "Когда формировался дивизион, ко мне на батарею прислали человек десять осужденных. Штрафных батальонов тогда не было, и такой "контингент" направляли в обычные воинские части. Первый, с кем мне пришлось беседовать по "душам", был Богатырев. Уже не юноша, человек лет тридцати пяти, среднего роста, плотного телосложения, с загорелым сухощавым лицом, движениями спокойными и неторопливыми. Он смотрел на меня в упор темными, умными глазами. Одет был в офицерское обмундирование: танкистскую черную куртку, на петлицах которой оставались следы от трех кубарей, знаков различия политрука. 
    Поздоровались. На вопрос: "За что разжалован?" Богатырев, усмехнувшись, ответил: "Долго рассказывать, лейтенант". Время у меня было, и я решил выслушать подчиненного, к тому же обязан был это сделать. Тут мой батареец и открылся. Он проходил службу в танковой дивизии в должности комиссара батальона. На фронте с первых дней войны. Дивизия отступала от самой западной границы, ведя жестокие бои с противником. Потери в дивизии были огромные, из-за чего ее расформировали. Рядовых и сержантов  распределили по другим частям, а офицерский состав и комиссаров отправили в резерв Красной армии. Так он попал в Горький. Ждал направления на фронт неделю, другую, месяц — не вызывают. Денег в карманах скопилось много, потратить негде. Вот и решил с дружком махнуть в Москву и кутнуть в каком-нибудь ресторане. Разумеется, все это было сделано без предупреждения начальства. А тут проверка, чего раньше ни разу не было. "ЧП" в части, доклады "наверх". Когда друзья возвратились в Горький, сразу попали под военный трибунал, который отвалил каждому по десятке лет тюрьмы. За каждый день гулянки дали по году заключения, с заменой отсидки в лагере — искуплением вины на фронте. 

  Бывший политрук понравился мне не только за откровенность, но и за стремление действительно искупить вину. Я поверил в него, назначил наводчиком орудия, заверив, что, если в ближайших боях он проявит себя с наилучшей стороны, то буду ходатайствовать перед командованием о снятии судимости и присвоении ему офицерского звания. И Богатырев доказал, на что был способен, сражался дай Бог каждому. 
  По моему ходатайству с батарейца-наводчика сняли судимость, присвоили звание младшего лейтенанта и назначили в моей батарее командиром огневого взвода. К сожалению, Богатырев вскоре погиб во время бомбежки. 
  Мне до слез было жалко этого человека: он был хороший офицером, да и порядочности ему не занимать. Еще до снятия судимости и присвоения офицерского звания он попросил разрешения побывать на наблюдательном пункте, чтобы посмотреть, как работают разведчики и как осуществляется ведение огня. Он словно предчувствовал, что будет командовать огневым взводом. Все, что наводчика интересовало, я показал и рассказал. Собираясь уходить с НП, Богатырев передал мне записку, написанную помощником командира взвода управления сержантом Селивановым. Записка адресовалась офицеру военной контрразведки (с мая 1943 года — СМЕРШ) старшему лейтенанту Рябкову. Под ней стояла подпись — "Черный". Почерк Селиванова я знал. Это был донос на меня. И хотя сержант о моих боевых качествах отзывался положительно, все же отметил, что я не сдержан, в порыве гнева пускаю в ход кулаки. 
   Я никак не ожидал, что бывший комиссар способен на такой "подвиг", С его стороны — это не доносительство, а предупреждение о том, что батарея находится под пристальным вниманием "особистов". С чего бы это?  
   Разумеется, еще со времен училища я знал, что в армии существуют отделы контрразведки, но на то, что делается у меня под носом, как-то не обращал внимания. У Богатырева я выпытал, как к нему попала записка Селиванова. 
— Чисто случайно, — ответил наводчик. — Сержант Селиванов рыл ровик для установки телефонного аппарата. Я подошел и попросил закурить. Он, не отрываясь от работы, сказал, что махорка у него в кармане шинели, а шинель висит на дереве. Вместе с кисетом я вытащил эту записку. Хотел пустить ее на раскрутку, но, прочитав, оставил себе. Вот и вся история. 

   История с доносительством на этом не закончилась. На одном из совещаний в дивизионе я показал записку "Черного" Рябкову. Тот матерно выругался по адресу своего осведомителя, не умеющего соблюдать конспирацию, и пообещал "прочистить ему поры". Как он чистил, это уже меня не интересовало. Каждый на фронте делает свое дело. 
   Своего отношения к сержанту Селиванову я не изменил, он исправно воевал, но проучить его как-то все же пришлось. Наверно, этот случай и стал поводом к доносу в особый отдел. Мордобой, признаюсь, имел место. В сложной фронтовой обстановке батарея меняла наблюдательный пункт. Для того чтобы танки имели свободу маневра, мы подавляли с закрытых позиций огневые точки противника. Сделав свое дело, двигались следом за танками и пехотой. Взвод управления и связисты всегда находятся впереди батареи. Во время боя как назло прервалась связь. Тогда-то я и приказал Селиванову восстановить ее и как можно скорее, потому что на поле боя горело уже несколько наших машин и помочь танкистам я ничем не мог. Шло время, но ни связи, ни самого Селиванова не было. Когда он появился на батарее и сказал, что заблудился, я не сдержался и влепил сержанту затрещину. На этом считал инцидент исчерпанным. А оно вон как все обернулось. 

  Продолжая рассказ о своих батарейцах, хотелось бы прежде всего поведать о Мише Пампейне, без которого, наверно, не было бы духа дружбы и товарищеской спайки не только у орудийного расчета, а пожалуй, и у всей батареи. Его история примечательна своей необычностью. Миша родом из Прибалтики, в детстве мечтал стать моряком, как все юноши приморских городов, но какие-то обстоятельства привели его в танковые войска. Служил честно, как подобает солдату. Его приметил комиссар танковой бригады и взял к себе в ординарцы. Бригада отступала, теряла людей и материальную часть. Комиссар оказался трусом. Желая спасти свою шкуру, он предложил Пампейну выстрелить ему в руку  из карабина, чтобы иметь возможность попасть в госпиталь. Тот, не задумываясь о последствиях, выполнил приказ своего начальника. Комиссар попал в госпиталь, но там специалисты установили факт членовредительства. Дознание. Приговор трибунала. Что положено комиссар получил, а заодно и его ординарец — за соучастие. 
В военное время не давали год или два, отматывали на всю катушку. Так и попал Пампейн на батарею. Воевал отлично, с него сняли судимость, присвоили звание сержанта, первого на нашей батарее наградили орденом Отечественной войны. 
   Если Богатырева и Пампейна судил трибунал, то остальных восемь человек — уголовный суд. Это были хулиганы, воры, бандиты. Когда началась война, эти заключенные одни из первых подали заявления в ЦИК СССР с просьбой направить их на фронт. Что толкнуло их на такой шаг? Свое поведение они объясняли просто, не вдаваясь в тонкости политики, — враг напал на нашу землю, и мы обязаны ее защищать. Тюрьма — не рай, фронт — не дом отдыха, но если удастся искупить вину перед своим народом, это — шанс стать полноправным гражданином. 
  Среди этой восьмерки лидером, безусловно, был некий Коваленко. Не помню уже, в какой колонии он отбывал срок и за что, но это был спокойный, уравновешенный человек и, надо сказать, неглупый. Я его назначил командиром расчета 4-го орудия. Претензий у меня к нему не было, воевал солдат исправно, но прошлое в нем нет-нет да я проявлялось. 
  К этой же "компании" принадлежал и бывший уркаган Волошин. Попав на батарею, сам попросился в разведку, видимо, в силу своего характера — любил острые ощущения. Надо сказать, разведчиком оказался толковым, информацию приносил всегда достоверную, при этом всегда проявлял храбрость. Был он общителен с другими бойцами, мне же много рассказывал о тюремных обычаях и порядках. В среде заключенных, оказывается, существовала жесткая иерархия — начальники и подчиненные. Власть лидера всегда была выше власти лагерного начальства. Признавалась власть сильного, то есть власть кулака. 
   Последний год "за хорошее поведение" в колонии Волошин был расконвоирован, то есть свободно перемещался по зоне. Его даже назначили в команду по обслуживанию членов семей "изменников Родины" (ЧСИР). Это были родственники репрессированных и расстрелянных известных советских государственных и партийных деятелей, а также командиров Красной армии. Он часто общался с женой маршала  Тухачевского Ниной Евгеньевной, приносил ей в барак воду и дрова. Больно было смотреть на страдания этой сорокалетней статной и красивой женщины, еще не совсем сломленной тюрьмами и ссылками. 

Вот такой "контингент" был в составе моей батареи на Брянском фронте. Расчет 4-го орудия в офицерской среде иногда даже называли "бандитским расчетом", с чем, конечно, я не был согласен и, как мог, защищал своих батарейцев." - из воспоминаний командира батареи ЗИС-3 (затем дивизиона) 1-й мотострелковой бригады 1-го танкового корпуса капитана П.М.Демидова.


1.2.3. П.А.Демидов 4.Батарейцы.5.ЗИС-3.


 


Tags: вторая мировая, наши
Subscribe

promo oper_1974 june 28, 2013 23:25 253
Buy for 100 tokens
По мотивам статьи Ростислава Горчакова. "В январе 1940 года рейхсканцлер Адольф Гитлер дал немецкой судебной системе оценку: "Наши суды - медлительные ржавые машины по штамповке возмутительно несправедливых приговоров". И тут же поклялся, что лично займется делом восстановления…
  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 4 comments