Как договорились, подошли к хате, из которой «забирали» хозяина. Сергей уже ждал нас, на улице стоял народ. За нами в хату вошло несколько женщин. Дети подняли рев. Сергей объявил хозяину приговор. Женщины запричитали и заплакали, уговаривая нас, что человек он хороший, не надо его расстреливать. Жена, плача, обращалась к Сергею:
— Товарищ командир, за что вы его? Нет у него вины, детей пожалейте! Куда вы его?..
Сергей отвечал грозно:
— Туда поведем, где получит он то, что заслужил. Раньше думал бы!
Хозяин стоял, опустив голову. Меня поразила реальность картины и реальность поведения всех. Не знаю, какие мысли и чувства были у хозяина, думал ли он, что так могло быть на самом деле, думал ли о семье своей, как одни останутся, удастся ли обмануть немцев?..
Вышли все скопом и пошли в направлении леса, не забыв прихватить лопаты, как бы для могилы хозяину. Сергей остановил народ:
— Никто за нами! Ни один человек!
Нужно было оторваться от свидетелей, чтобы имитировать расстрел.
Вошли в сосновый лес и, когда скрылись за деревьями и убедились, что никто за нами не пошел, на небольшой поляне начали быстро-быстро рыть яму. Затем так же быстро забросали ее, оставив, на случай проверки, этот след, вырисовывавшийся на желтом песке холмом темной земли. Сережа выстрелил в воздух два раза. Пошли, по указанию хозяина, глубже в лес, куда должны были привести еще троих. Здесь тоже выкопали и забросали яму.
Когда привели остальных, опять раздались три сухих выстрела.
Подошли еще несколько человек, партийцев и беспартийных, которые сами могли, без риска для семьи, уйти в лес. Всей группой мы стали быстро уходить от Ушачей.
Шли лесом параллельно дороге. Вскоре показалась на дороге телега с двумя бидонами и фигурой мужчины в черном плаще. Мы оставались в лесу, а Мишка Чайкин вышел на дорогу и остановил лошадь, ему хотелось расспросить, что слышно о наших делах в Ушачах.
— Та от, скот у нимцив угнали, — сказал мужик. — Люди кажут: "Партизаны подушку с-под головы у нимцив скрали".
Мишка, довольный, спросил:
— А что везешь?
— Та молоко на маслозавод.
— Так ты немцам молоко везешь?! А ну слезай! Снимай бидоны!
Попротыкал кинжалом бидоны. Заметил плащ, плащ был немецкий, офицерский.
— Какой плащ! Откуда он у тебя?
Мужик быстро скинул плащ, стал совать его Мишке:
— Бери, бери! Тоби в партизанах надо, а мне и так можно. — Сел на телегу и уехал.
Мишка вернулся радостный и смущенный, стал объяснять, как все получилось. И тут один из наших мобилизованных охнул:
— Так ведь это ж полицай был! С Ушачей!
Досада была и у Мишки, и у нас, и у мобилизованного, который не понял, что происходит на дороге, и решил, что все так и надо. В этом плаще Мишка у меня и сфотографирован на коне. Не предрешишь и не придумаешь, что может спасти человека, какая случайность. Полицейского спасла наша неопытность.
В конце сентября командование двух бригад — Дубровского и Никитина решило объединенными силами сделать налет на немецкий гарнизон в Ушачах и заодно привести в исполнение приговор над целым рядом изменников родины, полицаев. Группировались мы тогда в Исто-пище, большом заболоченном лесу недалеко от Ушачей. Заготовил я листовок и плакатов, себе взял и дал Мише Карабаню; достал винтовку во временное пользование, так как я недавно вступил в бригаду и мне еще предстояло добыть себе оружие в бою.
На опушке Истопищенского леса у хаты лесничего встретились с никитинцами. Выстроились бригады длинной-длинной колонной по дороге, которая извивалась коленом на гору, а на горе стояла большая хата с сараем лесника. Лесник был весь белый-белый — с седыми волосами и бородой, в белой рубахе и белых штанах, — сидел на пригорке и объяснял партизанам, как лучше подойти к местечку; парни одеты были очень живописно и разномастно, стал я, пока ждали сумерок, зарисовывать хлопцев, телеги, лошадей и к вечеру сделал целый ряд рисунков акварельных и карандашом.
Солнце зашло внезапно за тучу, которая тяжелой горой лежала над верхушками леса. Сумерки спускались быстро, была дана команда выступить боевой колонной на захват Ушачей. Захлопнул альбом и засунул его в торбу с патронами; торба у меня большая, полотняная, напоминала мне сумку, с которой я ходил в Кобеляках во второй класс. Подводы, лошади, люди — все, что я рисовал только что, задвигалось, заскрипело, и мы, вступив в тень от леса, двинулись по дороге, правым краем уходившей в овраг. Не успели сделать два-три километра, как стало совсем темно. Никитинцы — это не то что наша бригада, они не похожи на наших партизан, каких-то домашних и дисциплинированных. Это была вольница. С боями прошли они по тылам сотни километров из-за линии фронта, и люди озверели. Рядом со мной шла Оля, мы с ней оказались среди никитинцев, и я чувствовал, как на нее подействовала близость этих людей — с другим укладом жизни, которых нельзя призвать к порядку, у которых эмоциональные всплески очень ярко вырывались наружу; я чувствовал, что нужно быть готовым защитить ее, так как рядом шедший бесцеремонно старался схватить ее за плечи, и все усугублялось темнотой. Странно, но я не помню в своей жизни более темной ночи, она окутала и скрыла все предметы, лес, дорогу, ориентировались мы только на спины впереди идущих. Так мы прошли десять километров и на горизонте увидели несколько огоньков и силуэт колокольни Ушачей. Колонна свернула влево и слилась с массой партизан, стало менее тревожно.
Подошли к Ушачам. На кладбище командный пункт установили. Решено было с двух сторон ударить по местечку. Я был в группе, получившей задание захватить комендатуру и расстрелять изменников-полицаев.
Огородами начали пробираться к центру. Но нас обнаружили, взвилась ракета — эта зеленая предательница! — и тут же заработал пулемет с колокольни, прижав нас к земле. Я лежал на грядке с капустой, трассирующие пули ложились недалеко рядками, исчезая в грядках, стало не по себе — вот еще несколько метров... и я ясно представил, как пуля пробьет мне голову, это было настолько реально и так мне не хотелось сейчас умирать, что мой двойник как бы согласился с этим, я начал копать руками ямку для головы, не думая о бесполезности этого занятия, ведь пулемет бил сверху, но, когда я копал, мне было легче, да в капусте и сам как капустный кочан становишься. Немного затихло, вернее, стал бить пулемет в другую сторону, мы поднялись и перебежками двинулись к домам. Я не утерпел, быстро стал жевать хлеб и мякишем прилепил листовку к бревнам стены — думаю, утром хозяева увидят и скажут: "И здесь были партизаны!" Дальше мы уже бежали группой, засели за стеной дома, и опять я успел листовку приклеить. Сбилось нас за хатой человек восемь, вместе начали пробираться к центру. Каково же было наше удивление, когда на доске объявлений комендатуры мы увидели мой плакат «Смерть фашистам!» — значит, здесь уже побывал Карабань со своими хлопцами, разбили стекло и повесили свое объявление, опередил нас Михаил, комендатура была разгромлена.
Быстро разбились на группы, чтобы по домам полицейских идти. Вдруг из-за стены фигура — в кальсонах и с винтовкой, за ней еще одна. Я хвать за винтовку первого: "Пропуск!" Нужно сказать "Два", так мы договорились, чтобы в темноте не спутать своих и противника, — а тот: "Свои". Поставил ему в живот карабин, спустил курок. Осечка! Он бросил винтовку и ходу. Начал вдогонку стрелять — не попал. Схватил его винтовку, обрадовался! Оглянулся, а ребята уже далеко.
Перебегая от дома к дому в свете ракет, под неумолчный аккомпанемент пулеметов, вскочили в дом бургомистра Василевского, ему был вынесен приговор. Это был жестокий и подлый враг, обещал Дубровскому, что будет помогать нам, и действительно передал ряд сведений, а командование держало его семью в залоге. Но и это не помогло. Группа партизан, шедших на задание, попала в засаду к немцам, выдал их бургомистр, и тогда вышел ему приговор. Расстреляли мы его из автомата. Потом оказалось, что он жив остался, попал в "вилку". И как же он мстил!А бой продолжался. Наша группа двинулась к дому другого полицая. Только заскочили в хату, за нами связной: — Отходим! Но нам отступать уже нельзя. Объявили приговор предателю и расстреляли." - из воспоминаний комсорга партизанской бригады "За Родину" Н.И.Обрыньба.
Journal information