В большой воронке от фугасной бомбы рядом с передним краем обороны я и несколько солдат собрались делить еду, при этом громко разговаривали. Может быть мы были услышаны немцами. Вдруг со стороны немецких позиций раздался необычный рев. Вслед за этим загорелась земля, на некоторых солдатах загорелась одежда.
Сразу немцы в полный рост пошли на нас в атаку и повели неприцельный огонь. Отстреливаясь на бегу я дал команду отходить лощиной ближе к лесу. Отступили до траншей второго эшелона.
Нас оказалось в траншее только четверо: исполняющий обязанности командира батальона лейтенант Минаков, его ординарец, комиссар батальона и я. Не успев отдышаться, я получил от старшего по занимаемой должности приказ доложить нашему начальству о произошедшем.
Разыскав в одном из полуразрушенных блиндажей майора Мартынова, я доложил ему, что противник уничтожил нашу оборону огнемётом. На что майор, обругав меня отборным матом, сказал, что это был не огнемёт, а новое немецкое оружие шестиствольный миномёт, прозванный нашими солдатами "Вонюша", и приказал нам вернуть свои утраченные позиции.
Мы вышли на исходный рубеж, как вдруг услышали далеко со стороны леса необычный гул и увидели, как огненный смерч, озарив небо над нашими головами, обрушился на высоту. Так впервые увидел, как работали "Катюши". Мы пошли в атаку, заняв прежние рубежи на южном склоне высоты 269,8.
К моему удивлению, окопы, из которых нас выбили и которые мы вернули себе обратно, оказались пустыми. На бруствере лежало несколько убитых немцев, которых в спешке или по какой другой причине они не забрали с собой.
Скорее всего, выбив нас из занимаемых позиций, немцы отошли назад. Необычная тактика ведения боя. Этот сценарий повторится в марте 43-го, когда выравнивая линию фронта немцы оставят и высоту 269,8 и Зайцеву Гору фактически без боя.
Но до этого было еще далеко, а пока, закрепившись на отвоеванных позициях южного склона высоты, мы приготовились к отражению новой атаки гитлеровцев, но вместо ожидаемой пехоты на нас обрушился ураганный огонь минометной батареи.
18 мая в полдень немцы открыли ураганный минометный огонь. Первая мина попала в перекрытие моего окопа. Мы оказались заживо погребенными. Когда я очнулся от резкой боли, то почувствовал, что оторвана левая нога.
Минометный огонь продолжался, и я очень хотел, чтобы еще одна мина добила меня. Было ясно, что при оторванной ноге в такой обстановке мне не выжить, кроме того немцы в любую минуту могли пойти в атаку.
Приподняв голову, я увидел вокруг себя одних убитых. Попытка позвать на помощь не увенчалась успехом: вместо человеческой речи раздавалось одно мычанье. От полученной контузии в моей голове стоял страшный гул, и, какая-то нечеловеческая сила сдавливала мои виски до нестерпимой боли. Казалось, вот-вот моя голова разорвется на мелкие части.
Но этого не произошло. Я по - прежнему лежал в пяти-семи десятках метров от немецкой передовой, с которой доносилась немецкая речь и игра на губных гармошках. Боль от полученного ранения ни на минуту не стихала.
Я попытался напрячь все свои оставшиеся силы, чтобы посмотреть на оторванную ногу. К удивлению я обнаружил, что она была цела, но стала почему-то короче. Как потом выяснится - я получил закрытый перелом левого бедра и многочисленные осколочные ранения.
От смерти меня спас мой сослуживец, помощник командира взвода сержант Иванов, в прошлом уголовник. Благодаря своему напористому характеру и автомату он добился, чтобы ему были выделены санитары для эвакуации своего раненого товарища.
Дважды санитары пытались под покровом темноты приблизиться к немецкой передовой и дважды они попадали под пулеметный огонь, рискуя быть убитыми. Наконец в ночь на 20 мая они разыскали меня на склонах высоты среди убитых. Я единственный остался в живых.
Обратный путь оказался не из легких. Немцы заметив силуэты с носилками открыли пулеметный огонь. Как только над полем зависала осветительная ракета, санитары резко бросали носилки, причиняя мне невыносимую боль и залегали. Так повторялось до тех пор, пока не добрались до опушки леса фото.
Потом была дорога в армейский медсанбат, через болото, по гатям, по которым его перебитые кости тряслись барабанной дробью. Но настоящие испытания были впереди. Медсанбат, располагавшийся на окраине села Воронино был переполнен ранеными.
"Откуда?" - звучал в те дни один и тот же вопрос. Его задавали каждому новичку, вновь прибывшему "оттуда", но не каждый мог ответить на него: некоторые были без сознания, некоторые пытались ответить глазами, потому что сил сказать что-либо уже не было, а некоторые умирали прямо на пороге госпиталя.
Таких, как правило, сразу уносили за ограду села, где их уже ждала похоронная команда и, какой-то странный офицер выворачивая и мастерски опустошая карманы умершего, вдобавок что-то записывал в большую подбитую кожей тетрадь.
"Так откуда, вы, братцы?" - вновь и вновь звучало в воздухе. "С Зайцевой! Откуда ж еще? Будь она неладна!" - выпуская в весеннее небо очередную сизую струю самосада, ворчали видавшие жизнь отцы-усачи, сидящие в очередь на перевязку.
В медсанбате мне наложили шины и на тех же носилках отнесли в крайнюю палатку, ближе всех развернутую к полевому аэродрому. Как потом выяснилось, с него происходила эвакуация раненых на "Большую Землю". Для этой цели были приспособлены фронтовые самолеты У-2.
В Ульяновском госпитале выяснилось, что кости бедра неправильно срослись. Драгоценное время было упущено. Возникла необходимость сломать слабую костную мозоль, ногу положить на специальный станок, и при помощи подковы со спицей, продетой ниже колена, провести вытяжение ноги.
Перед этим нужно было, под наркозом, просверлить отверстие для спицы. Эфирный наркоз (в то время других наркозов не было) на меня не подействовал, повидимому, после контузии и всего пережитого.
Помучившись со мной, главный хирург решил сверлить ногу без наркоза. Можно себе представить, какие муки мне пришлось испытать. Даже у медицинской сестры я увидел на глазах слезы. После того, как ногу положили на станок и подвесили груз, я испытывал беспрерывные не проходящие боли.
Старшая медицинская сестра, студентка последнего курса медицинского института, по имени Маша, пыталась облегчить мои страдания и колола меня морфием, чтобы я заснул.
Однажды, когда Маша почувствовала, что я стал привыкать к морфию, она дала мне выпить полстакана медицинского спирта. Но это не могло продолжаться систематически. Маша курила папиросы "Беломорканал". Она сунула мне в рот папиросу. Сделав одну затяжку, у меня закружилась голова и я заснул." - из дневника младшего лейтенанта М.А. Аллера.
Journal information