Вот она: http://www.turkist.org/2011/04/tverdoxlebov-ob-armjanskix-zverstvax.html
А вот ниже - выписки из настоящего документа.
Очерк положения 2-го Эрзерумского Крепостного артиллерийского полка со дня его сформирования и до занятия Эрзерума турецкими войсками 27 февраля/12 марта 1918 года.
В половине декабря 1917 г. Кавказская русская армия ушла самовольно с фронта без разрешения и согласия Командующего армией и Главнокомандующего.
Вместе с армией ушел и Эрзерумский крепостной артиллерийский полк. Из Эрзерумской артиллерии остались одни офицеры управления артиллерии укрепленной позиции Эрзерума и Деве-Бойну и около 40 офицеров от ушедшего артиллерийского полка.
Эти офицеры остались по долгу службы при своих пушках, брошенных русскими солдатами. Остальные офицеры ушли. Пушек осталось на укрепленной позиции свыше 400 штук.
Сил для вывоза пушек не было, пушки были, таким образом, привязаны к позиции, а офицеры по долгу совести и службы были привязаны к пушкам и остались ожидать, когда им Командующий армией прикажет уйти или даст новых солдат.
Одновременно с уходом первого полка вместо него был сформирован из оставшихся офицеров 2-й Эрзерумский крепостной артиллерийский полк.
С уходом с фронта армии - в Эрзеруме составился революционным путем армянский союз, назвавший себя "союзом армян-воинов". Этот союз дал тогда Командующему армией для нового артиллерийского полка около 400 совершенно необученных армян. Часть этих людей сейчас же разбежалась, а остальных хватило только для занятия караулов и для охраны батарей позиции.
Русские солдаты с трофейными турецкими знаменами в Эрзеруме.
Несколько ранее ухода с фронта армии, а именно, когда на северном Кавказе началась гражданская война и Закавказье оказалось отрезанным от России, в Тифлисе образовалось временное правительство, назвавшее себя Закавказским Комиссариатом.
Комиссариат этот объявил, что он не представляет из себя отдельного самостоятельного правительства, а только заменяет собой временно центральную Российскую власть впредь до восстановления порядка и что Закавказье продолжает оставаться частью России.
Декретом от 18 декабря 1917 г. Комиссариат объявил, что вместо ушедшей армии будет сформирована новая армия; в основу формирования клался национальный признак; должны были сформированы корпуса - русский, грузинский, армянский, мусульманский и части войск от других, мелких национальностей - греческие, айсорские, осетинские и другие.
Взятие Эрзерума.
До выяснения вопроса, к каким из национальных войск должна быть отнесена артиллерия укрепленной позиции Эрзерума и Деве-Бойну - артиллерия эта оставалась смешанной. Командный состав был почти русский, а солдаты были армяне.
Начальник артиллерии, Командир полка и основной офицерский кадр были русские и потому никто не мог считать эту артиллерию армянской. Приказа о том, что эта артиллерия армянская никто не отдавал; она продолжала носить свое прежнее русское название.
Все мы служили в ней, как в Российской артиллерии, содержание получали из Российского казначейства, подчинялись Российским Командующему армией и Главнокомандующему, при полку имели церковь русскую, а не армянскую и русского священника.
Прошло уже почти два месяца со времени ухода русских войск. За это время пополнения не прибывали, войска других национальностей тоже не пришли в Эрзерум. Дисциплина в полку не создавалась, солдаты продолжали дезертировать, занимались грабежами мирного населения и уже стали угрожать офицерам, и открыто не повиноваться им. Начальником гарнизона г. Эрзерума был назначен полковник Торком; как я слышал - он болгарский армянин.
Около половины января этого года несколько солдат одной из армянских пехотных частей устроили ночью грабеж дома одного из именитых и весьма уважаемых турецких граждан г. Эрзерума и убили этого жителя; фамилии убитого турка я не помню.
Командующий армией Генерал Одишелидзе собрал к себе всех командиров отдельных частей и резко потребовал, чтобы убийцы были найдены в трехдневный срок; при этом он сказал офицерам армянам, что такие поступки солдат армян позорят весь армянский народ и что честь армянского народа требует отыскать виновных.
Вместе с тем он потребовал, чтобы решительно были бы прекращены всякие бесчинства и насилия, иначе он будет вынужден раздать мусульманскому населению оружие для самозащиты. Полковник Торком обидчиво ответил, что весь армянский народ вовсе не таков, что несколько негодяев грабителей не должны приниматься за весь народ и не могут служить упреком для чести всего народа.
Командиры частей просили Командующего армией ввести дисциплинарный устав, полевой суд и смертную казнь. Командующий армией ответил, что не в его власти сделать последнее, а об установлении дисциплинарного устава он уже возбудил ходатайство. Нашли убийц или нет - я не знаю.
В конце января, если не ошибаюсь - 25 числа, полковник Торком устроил парад войскам гарнизона с торжественным молебном и салютом в 21 пушечный выстрел; он объяснял это необходимостью поддержать дух гарнизона и показать жителям города силу гарнизона.
На параде в присутствии Командующего армией генерала Одишелидзе, он прочел по записке на армянском языке какую-то речь, которой мы, конечно, не зная языка, не поняли вовсе.
Оказалось, что в этой речи полковник Торком, как мне говорили, провозгласил автономию Армении, а себя царствующим правителем ее. Командующий армией, узнав это, удалил его вон из Эрзерума.
Одновременно с этими событиями до нас дошли слухи о том, что в Эрзинджане армяне вырезают мирное население со всевозможными зверствами и затем бегут от наступающих на Эрзинджан турецких войск.
По сведениям Командующего армией и по рассказам прибывающих русских офицеров было вырезано до 800 человек турок, а из армян пострадал при турецкой самообороне только один. Стало известно, что в селении Илидже, вблизи Эрзерума, тоже вырезаны безоружные мирные жители.
7 февраля, после полудня, я обратил внимание на то, что по улицам милиция и солдаты забирают и уводят куда-то целыми отрядами мужчин турок. Мне, на мои вопросы, объяснили, что это собирают на работы по расчистке железнодорожного пути, занесенного снегом.
Около трех часов дня мне по телефону один из русских офицеров моего полка - подпоручик Липский - доложил, что в казарме моего полка солдаты схватили шесть человек турок с улицы, загнали их в угол двора, избивают их и, вероятно, кончат убийством. Помочь им он сам не мог, так как солдаты угрожали ему оружием за намерение освободить турок, а бывший там офицер армянин отказался противодействовать солдатам.
Я тотчас собрал ближайших к моей квартире трех русских офицеров и отправился освобождать схваченных турок. Когда мы подходили к казарме - из ворот ее выбежало около двенадцати человек перепуганных турок, разбежавшихся в испуге во все стороны.
Одного из них нам удалось задержать, но без переводчика мы не могли опросить его. Во двор казармы я вошел беспрепятственно. Потребовал от солдат указать мне, где находятся схваченные на улице жители. Мне доложили, что никого из жителей в казарме нет.
Начав обыск помещений, я сейчас же обнаружил более семидесяти человек турок, запертых в бане при казарме, арестовал шесть человек солдат, на которых указали почти все, как на руководителей, а всех задержанных турок сейчас же отпустил.
Тут я узнал, что рядом с казармой, на одной из крыш был недавно в этот день убит ружейным выстрелом из казармы неизвестным армянином солдатом нищий, мирный житель безо всякой причины.
Расследование указало на причастность к этому делу прикомандированного от пехоты к артиллерийскому полку офицера армянина прапорщика Карагадаева, который по показаниям освобожденных турок руководил обыском их и забрал себе некоторые отнятые солдатами вещи.
В течение этого дня в городе было совершено армянами несколько одиночных убийств и устроен пожар одного из базаров. Вообще в этот период поступали из разных мест города и его окрестностей сведения об одиночных убийствах армянами безоружных мирных жителей турок. Вблизи укрепления Тафта, по моему приказанию, был арестован и сдан коменданту города армянин солдат, убивший турка.
12 февраля на вокзале толпа вооруженных с ног до головы армянских солдат расстреляла десять или двенадцать безоружных жителей турок. Случайно бывшие на вокзале два русских офицера сделали попытку воспрепятствовать этому зверству, но озверевшая толпа ответила им угрозой расправиться и с ними таким же способом. Задержать никого не удалось.
Насилия в городе не прекращались. Русские офицеры неизменно оставались защитниками безоружных и беззащитных мирных жителей турок. Были случаи, что подчиненные мне офицеры силой освобождали хватаемых на улицах и ограбляемых турок.
Заведующий лабораторией чиновник Караев однажды стрелял по убегающему от него армянину солдату, грабившему турка на улице среди дня. Обещания казнить негодяев, убивающих безоружных жителей, не исполнялись.
Армянские добровольцы.
17 февраля прибыл в Эрзерум Андраник. Андраник приехал в форме русского генерал-майора, с боевыми орденами св. Владимира 4-й степени, Станислава 2-й степени и солдатским Георгиевским крестом 2-й степени. Вместе с ним прибыл в Эрзерум начальник его штаба Генерального штаба русской службы полковник Зенкевич.
Приехавши Антраник вступил в должность Коменданта крепости; полковник Морель стал подчиняться ему, а мы все по-прежнему остались в подчинении у полковника Мореля.
В день приезда Антраника мне один из моих офицеров донес, что на одном из боевых участков вверенной мне артиллерии, а именно в селении Тапа-Лёй, армяне вырезали поголовно все безоружное мирное население без различия пола и возраста.
Андранник Озанян.
Стало очевидно, что армяне, прикрываясь желанием служить на пользу России, хотят захватить в свои руки всю распорядительную власть, а русским офицерам предоставить исполнительную черную работу.
Дня через три после приезда Антраника я получил приказание от полковника Мореля назначить опытных офицеров для стрельбы по мусульманской части города с форта Меджидийе в том случае, если при аресте вожаков предполагаемого восстания - действительно вспыхнет восстание. Нам же всем было приказано выселиться из мусульманской части города в армянскую.
Мы, русские офицеры, прожившие в Эрзеруме бок о бок с мусульманским населением почти два года и знавшие отлично его, не верили в возможность восстания и открыто высмеивали армянскую трусость.
Офицеры артиллерии, конечно, открыто заявили, что стрелять по городу они отказываются, так как служат не для расстреливания из орудий мирных жителей, женщин и детей, а для честного боя с неприятелем; при существующем же положении нам очень легко было ожидать, что армяне от страха, или по другим соображениям увидят вооруженное восстание там, где его вовсе нет и потребуют открытия огня.
Из мусульманской части города мы не выселились, во-первых, потому, что невозможно было физически выселиться в назначенный короткий срок, во-вторых, потому, что выселение наше развязывало бы руки армянам в смысле свободы для резни в этой части города по Эрзинджанскому образцу и, в-третьих, потому, что с выселением в армянскую часть города мы окончательно были бы в руках армян, верить которым уже не позволяли факты.
Отдельные насилия над мирными жителями не прекращались, только делалось это более тайно; деятельность свою армяне перенесли из города в селения вокруг города, куда наши глаза не доставали. Из ближайших к городу селений турки исчезли; не знаю только, как и куда; а в дальних стали обороняться оружием.
За это время пополнения из тыла подходили очень слабо. Имевшаяся налицо пехота была совершенно деморализована и не повиновалась ни старшим, ни младшим своим начальникам. Роты, раньше, до прибытия Антраника, отказывались отправляться на позиции и не отправлялись; теперь отправлялись, но с фронта позорно убегали.
Антраник ездил и лично загонял их обратно на позиции шашкой и кулаками. Получалась мелкая и четническая авантюра, в которой насильно держали русских офицеров.
Походная оружейная мастерская V армянской дружины.
Не знаю, может быть Антраник и очень сведущ в военном деле, но распоряжения его по артиллерийской части, передававшиеся мне полковником Долухановым, поражали меня зачастую дикостью и нелепостью.
Видно было, что все надежды армяне, с Антраником во главе, возлагают на русские пушки и русских артиллерийских офицеров, нисколько не считаясь ни с технической стороной дела, ни с тем, что к этим позиционным пушкам нужна обученная прислуга, хороший состав низших командных чинов, солдат и, прежде всего, достаточное количество хорошей и сильной пехоты. Главное стремление было очень ясно: это при бегстве закрыться пушками. Так оно вышло и на самом деле.
26 февраля стало известно, что вышедший из Эрзерума к Теке Дереси армянский отряд окружен, разбит и остатки его позорно бегут; что Илиджинский отряд отступает тоже, почти что бегом, Было получено мною словесное распоряжение от полковника Мореля открывать огонь по наступающим.
Оркестр армянских добровольцев.
Но наступающих нигде не оказывалось. С Харпутского шоссе бежали в панике расстроенные толпы отступающих армян; по Трапезундскому шоссе отступали спокойно, как на походе, колоннами, не останавливаясь и не разворачиваясь.
После полудня выяснилось, что противник уже в шести верстах, около селения Геза и стали видны сами наступающие, которых оказалось на мой взгляд, не более полутора тысяч.
Количество было ничтожное, но они не произвели на меня впечатления совершенно необученной курдской шайки. Видно было, что они обучены и ими твердо управляют. Только небольшое количество пеших и избыток кавалерии позволяли думать, что это не регулярные войска, а организованные курды.
Молебен II Армянской дружины перед выступлением.
Отступающие же производили жалкое и возмутительное гнусное впечатление. Они - то рассыпались около шоссе в коротенькие жидкие цепи, то опять собирались; видно было, что главное их чувство страх и боязнь двинуться вперед.
Антраник выехал вперед развернувшейся все же жидкой цепи; они поднялись, немного прошли было вперед, но снова залегли и уже больше не поднимались.
В этот день я увидел, как армянские войска понимают назначение артиллерии и как держат себя с нею в бою. Пушки мои на укреплении Беюк Киреметли были на версту впереди пехоты, которая вся прижалась к Харпутским воротам и дальше двигаться вперед, чтобы прикрыть артиллерию, никоим образом не хотели.
Обратил я внимание в этот день также и на то, что солдаты, бежавшие в паническом ужасе от Теке Дереси, все же не забывали забирать с собой и угонять скот жителей из попутных деревень и убивать попадавшихся на пути безоружных одиночных местных жителей.
Весь этот день и накануне милиция собирала по городу мужчин турок, не только годных к работе, а и стариков и калек. На вопросы объясняли, что собирают рабочих для расчистки занесенного снегом железнодорожного пути.
Вечером я узнал, что один из таких патрулей, под командой студента армянина, пытался днем, в мое отсутствие из дому, вломиться в мою квартиру, чтобы произвести, как он заяви, обыск; хотя на дверях была прибита моя визитная карточка и студент не мог не знать - кто живет в этом доме.
После решительного протеста со стороны моих домашних и резкого отпора - студент этот, как самый последний хам, наговорил моей жене грубостей и убрался со своей командой прочь, не осмелившись, все же забрать моего домохозяина старика турка и рабочих курдов.
Антраник все время по-армянски кричал, ругался и проклинал кого-то. Доктор Завриев старался его успокоить и переводил нам, что Антраник проклинает и ругает тех руководителей и деятелей армянского народа, которые засели в тылу; которые имели возможность выслать в Эрзерум несколько десятков тысяч солдат и выслали до сих пор только три-четыре тысячи; которые не хотят ни за что идти на фронт и которые продали армянский народ.
Наконец Антраник объявил свое решение: два дня еще держаться в Эрзеруме; за это время эвакуировать все, что возможно и тогда отступить. После этого он, не стесняясь нисколько нашим присутствием, при нас разделся, умылся, надел ночное белье и лег спать, как будто бы нас тут и не было вовсе.
Домой я вернулся около 1 часу ночи и прилег отдохнуть. Между двумя и тремя часами ночи я услышал в городе вокруг частую ружейную стрельбу; слышал как где-то ударами бревна выламывали двери; слышал топот и голоса проходивших по улице армянских небольших отрядов, вроде ходивших днем и забиравших жителей.
Криков о помощи нигде слышно не было. Получалось впечатление, что армяне производят усиленно аресты среди населения, а может быть и подготовляют уже резню.
Сопоставив и взвесив обстоятельства, я пришел к заключению, что: во-первых, в то время когда мы в честном сражаемся с наступающими и грудью своей прикрываем Эрзерум - за нашими спинами армяне, эти кровожадные и трусливые борцы за свободу, уже начинают резать беззащитных стариков, женщин и детей.
В соответствии с этим я принял такое решение: с рассветом отправиться к полковнику Морелю и предложить ему потребовать от армян немедленного прекращения резни; если же он бессилен добиться этого, то предложить повернуть часть пушек против армян и угрозой, а если понадобиться, то и стрельбой, принудить их сделать это; а затем прекратить боевые действия и выслать парламентеров и условиться с наступающими о том, что Эрзерум будет очищен в течение двух дней без кровопролития.
Подъезжая к штабу Мореля, я увидел, что всё уже бежит. Стоящий напротив штаба дом американского консульства, в котором помещались какие-то армянские учреждения, горит и весь уже в пламени.
Перед штабом стояли - готовый к отходу, загруженный до последней возможности, грузовой автомобиль и несколько нагруженных повозок. Полковник Морель и Торком сидели верхом на лошадях, готовые к отъезду. Было около 7 часов утра.
На мой вопрос - в каком положении дело и что предполагается делать сейчас - полковник Морель ответил, что еще в пять часов утра отдал приказ отступать и выразил удивление, что я не получил до сих пор этого приказа.
Случилось именно то, чего я опасался: бежали, прикрываясь русскими офицерами и пушками. В то время, когда русские офицеры в бою своими руками заряжали и наводили орудия, удерживая наступающего противника, армянские "воины" благополучно за их спиной резали безоружных и безопасно удирали. Если бы я сам не приехал, то так никто из нас и не узнал бы, что приказ об отступлении отдан уже давно.
Первым моим движением было отправиться на укрепление Меджидийе и оттуда шрапнелью хорошо поблагодарить бегущих по Карскому шоссе, забронированных в куртки и жилеты из ружейных патронов, армянских героев за то, что, обманув нас, не дали мне и моим офицерам выполнить возложенную на нас задачу испортить орудия; за то, что устроили за нашей спиной отвратительный разбой и за то, что обманули и опозорили и меня, старого боевого офицера, и моих подчиненных офицеров.
Удержало меня только лишь сознание, что среди них пострадают люди к этому делу совершенно непричастные: в Эрзеруме оставалось еще порядочно русских людей, лиц разных других национальностей, женщин и детей.
Мы отправились немедленно обратно в управление артиллерии. Улицы в городе уже были запружены толпами бегущих в панике обезумевших армянских солдат. Офицеров я не видел. Дорога была сплошь усеяна бросавшимися в бегстве вещами - шинелями, амуницией, продуктами.
Проехать через лавину бегущих людей и повозок не было возможности. Хотели мы объехать другими улицами: повернули в сторону, но тут нас встретила жестокая ружейная стрельба и человеческие вопли.
Что делалось в улице - нам не было видно, мешал поворот улицы. Видно было только, что на повороте вся улица залита по снегу кровью. Полагая, что тут уже идет бой, я приказал повернуть обратно.
Доехав опять до перекрестка, мы бросили свой экипаж, и пошли пешком с полдороги. В это время из улицы, где происходили стрельба и вопли, выехал верхом армянин, начальник городской милиции, и я понял, что там было. Впоследствии мое предположение подтвердилось.
Вернувшись в управление, я приказал передать на батареи мое приказание отступать вместе с пехотой. Приказал, также, подавать обозы для выезда офицеров артиллерии. Через небольшое время мне доложили, что обоз управления артиллерии, вследствие небрежности командира нестроевой роты, весь убежал еще ночью, а полковой обоз, на котором ночью дежурил офицер, разбежался сейчас, при выезде с обозного двора; конюха, не доезжая управления артиллерии, поворачивали в сторону Карских ворот и вскачь удирали.
Бегущие в безумном страхе по улицам, одетые с ног до головы в патроны, армянские солдаты хватали эти фургоны, насаживались на них и гнали дальше. Пристяжных лошадей отпрягали, садились на них по двое и в панике мчались вон из города.
Оставленный мною по дороге экипаж пытались тоже отнять и угнать; когда кучер стал сопротивляться - в него стреляли, ранили одну лошадь, но экипажа все же не взяли.
Из всего обоза, имевшего до 50 повозок, удалось задержать два-три фургона. Этими подводами воспользовались несколько офицеров, наскоро погрузились и уехали.
Оставалось еще две полводы и два фаэтона; ими можно было бы попытаться воспользоваться и уехать, но в это время последние бегущие армяне открыли в панике стрельбу вдоль по оставленным ими пустым улицам; нам поневоле пришлось оставить это намерение, скрыться в доме. Жители турки гарантировали нам и нашим семьям безопасность от курдов.
Выяснилось, что храбрая армянская пехота, ночью, под прикрытием темноты, почти вся сбежала с поля боя и бросилась спасаться по Карскому шоссе. Бегство носило характер урагана. Ураган не мог бы так скоро очистить Эрзерум от армян, как очистили его они сами.
Факт, что на линиях обороны и в городе не осталось почти совсем ни убитых, ни раненых армян, лучше всего говорит о том, как стойко они оборонялись и как долго сопротивлялись; а другой факт, что в Эрзеруме захвачены в плен почти одни только русские офицеры артиллеристы, не хуже свидетельствует о высоте доблести и благородства армян.
Узнав, что в Эрзерум вступили регулярные войска, я с адъютантом отправился заявить о своем нахождении здесь. Тут мы узнали, что Россия заключила с Турцией мир.
По дороге туда и обратно, а также в последующие дни, многие жители на улицах бросались ко мне, целовали мне руки и всячески выражали свою благодарность. Так же относились и к другим русским офицерам, справедливо рассуждая, что если бы в Эрзеруме не было бы русских офицеров, то турецкие войска едва ли застали в нем столько живых жителей, сколько они застали их придя.
Теперь, узнав, что успели наделать в Эрзеруме армяне перед своим бегством и сколько человек безоружных стариков, женщин и детей они погубили, я благодарю Бога за то, что обстоятельства сложились не дав мне уйти с теми, про кого еще древнеримский историк Петроний писал: "Армяне тоже люди, но дома ходят на четвереньках"
Гареги́н Нжде - армянский военный и государственный деятель, основоположник цехакронизма - концепции армянской националистической идеологии, сотрудничавший с Третьим рейхом во время Второй мировой войны.
Journal information