Потом назначили командиров, всех постригли под машинку, выдали обмундирование: хлопчатобумажные брюки, гимнастерку, шинель, ремень, пилотку, ботинки с портянками и обмотками. Переодетых и стриженых солдат снова выстроили по ротам, но теперь уже для принятия присяги.
Больше всего меня обрадовала обувка, так как мои парусиновые туфли были не новыми и оставляли желать лучшего. Пришлось, правда, учиться наматывать портянки.
А вот обмотки сначала не понравились. Полоски трикотажного материала шириной 10 сантиметров и длиной около метра с завязками над икрами делали ноги какими-то тонкими и неэстетичными. Но уже вскоре стало ясно, что при ходьбе по грязи и даже лужам ноги почти всегда оставались сухими. Да и обувь эта была значительно легче кирзовых сапог, что для пехотинцев имело большое значение.
Еще одна вещь поначалу серьезно осложняла жизнь. При получении оружия мне досталась самозарядная винтовка Токарева - СВТ, делающая десять выстрелов без перезарядки.
Сначала это понравилось, но уже очень скоро стали ясны ее недостатки: повышенная чувствительность к малейшей грязи. Чистить винтовку приходилось иногда по нескольку раз в день, а во время боя это было очень некстати. Так я и тащил эту дуру, пока не обзавелся обычной трехлинейкой Мосина образца 1891 года.
Услышав шум автомобилей, мы остановились в придорожном кустарнике. Ожидание продолжалось минут пятнадцать. Проехало еще несколько военных машин, и впереди что-то громыхнуло. Как нам потом сказал командир взвода, это разведчики взорвали мост через речушку. Из машин повыскакивали немецкие солдаты и врассыпную бросились бежать с открытого места. Вот здесь-то и началась пальба.
Команды стрелять я не услышал. Но когда увидел нескольких немцев, бежавших в мою сторону, понял, что нужно действовать. Рядом лежал более опытный красноармеец, всем своим видом говоривший, что пора.
Оба мы выстрелили по нескольку раз. Один немец упал, а двое других, вскинув карабины и стреляя перед собой, продолжали бежать. Поняв наконец, что в кустах засел противник, немцы повернули к дороге, вскочили в уже успевшие развернуться машины и умчались.
Весь бой длился не более десяти минут. Никаких острых ощущений я не испытывал и действовал почти автоматически, повторяя поведение соседа-красноармейца. Возможно, именно поэтому тот первый выстрел в противника быстро забылся.
Танковые атаки наводили ужас на пехоту. Нервы многих солдат не выдерживали, и они просто убегали куда глаза глядят, подставляя спины под пулеметные очереди.
В первое время на западном направлении (а может быть, и на других) противотанковой артиллерии - 45-мм и 76-мм пушек было мало, а с другими способами борьбы с такой техникой мы практически не были знакомы. Потом положение медленно начало улучшаться.
Под Рудней был тяжело ранен командир нашей роты, и его место занял лейтенант Рыленко, лишь несколько месяцев назад окончивший пехотное училище.
Очень скоро в роте поняли, что нам повезло. Несмотря на небольшой военный стаж, Рыленко оказался хорошим командиром, смелым и очень приличным человеком.
Во время боя он всегда был рядом с солдатами и все свои силы направлял на решение трех главных задач: безоговорочное выполнение приказов вышестоящего командования, максимальное сохранение личного состава роты и обучение военному делу своих подчиненных.
Прежде всего нас начали готовить к борьбе с танками, и вскоре в роте появился взвод ампулометчиков. Эти ребята, находясь в окопе или в другом удобном месте, ожидали приближающуюся машину, выбирали мертвую зону, недоступную для поражения пулеметным огнем, неожиданно выскакивали и бросали в танк бутылки с горючей смесью. Потом в роте появились две 45-мм противотанковые пушки. Говорили, что и в этом тоже была заслуга Рыленко.
Во время очередной атаки мы бежали в сторону противника, стараясь оттеснить его и заставить выйти на поле под огонь полковых минометов. Неожиданно из немецкого окопа выскочил унтер-офицер. Увидев невдалеке нашу пехоту, он сразу же буквально нырнул обратно.
Я ближе других находился к нему и, не задумываясь, прыгнул в тот же окоп. Немного пробежав и вскинув винтовку, я хотел было выстрелить, но немец внезапно исчез за очередным поворотом. Пробежав еще метров тридцать и несколько развилок, я окончательно потерял противника из виду и приостановился, чтобы понять, что делать дальше.
Неожиданно сзади послышалось дыхание бегущего человека. В нескольких метрах от себя я увидел штык-нож винтовки того самого унтер-офицера, за которым чуть раньше гнался сам. Уберечься от удара не оставалось времени, и я почти бессознательно упал.
В тот же момент по телу скользнуло холодное железо, рядом прогремел выстрел, и меня обдало чем-то горячим. Это были кровь и мозги немца, которого сверху в упор застрелил бежавший недалеко от меня командир роты Рыленко, видевший немецкого унтер-офицера и меня, бросившегося за ним. Сейчас я могу смело утверждать, что остался жив только благодаря умелым действиям нашего командира роты.
Среди очередного пополнения в батальоне оказался грузин огромного роста. Это был буквально богатырь. Все звали его просто Кацо. Вел он себя спокойно, разговаривал мало и, кроме больших размеров, ничем не выделялся.
Как-то после тяжелого боя солдаты дремали в окопах, а два санитара выносили с нейтральной полосы раненых. Светало. Нейтральная полоса шириной несколько сот метров хорошо просматривалась.
Неожиданно послышался стон раненого. Командир роты устало посмотрел на санитаров, но те только опустили головы - вылезать из окопа было слишком опасно. Несколько минут все молчали. Видимо, лейтенант не счел возможным посылать людей на верную смерть.
На нейтралке снова кто-то застонал. Напряжение возрастало. Кацо, сидевший невдалеке, ни слова не говоря, вылез из окопа и, слегка пригнувшись, пошел в сторону стонавшего.
Подхватив его левой рукой, он подошел к другому раненому и обоих волоком потащил к нашим окопам. Теперь он шел во весь рост и конечно же хорошо был виден противнику. Командир роты и санитары замерли. Но немцы почему-то не стреляли. Положив раненых, Кацо еще раз вернулся на нейтралку и принес еще одного солдата. Только после этого он тяжело спрыгнул в окоп и пошел в сторону своего взвода.
Потом, недели через две, я видел, как Кацо, сидя на земле и опершись спиной о березу, окровавленными пальцами пытался что-то достать из большой раны на животе. Вскоре его увезли в госпиталь, и больше мы не встречались.
Опыт окопной войны под Ельней очень пригодился. До этого времени наши войска быстро отступали, и копать окопы было некогда. Теперь же скорость движения фронта замедлилась. Пехота все чаще зарывалась в землю и более эффективно тормозила наступление противника.
Длительные бои сильно подорвали боеспособность нашего полка. Мы очень устали, а личный состав части сократился в несколько раз. Теперь в полку было всего два батальона, человек по сто в каждом.
Я находился во втором батальоне, в котором осталось только две роты, а в первом их было три. Тяжело раненного командира нашей роты Рыленко отправили в тыловой госпиталь. Все труднее стало выскакивать из окопов и идти в атаку. А немцы почти непрерывно наступали, и положение с каждым днем становилось все сложней. Но самое главное, существенно ухудшилось питание, и заметно снизилась активность голодных солдат.
В первые военные месяцы нас кормили вполне прилично. Утром и вечером на брата давали несколько черпаков каши, в обед какой-нибудь суп, на второе кашу, макароны или картошку, сдобренную мясной подливой, а на закуску иногда и компот. Хлеба хватало, а к чаю всегда было несколько кусков сахара. И никто не жаловался.
Плохо стало в августе, когда началось стабильное отступление от Ельни. Сначала уменьшили порцию каши. Потом на обед начали давать только одно блюдо - густой суп или жидкую кашу, чаще всего перловую, а вечером лишь кусок хлеба с горячей водой практически без сахара.
Временами в течение дня кухня вообще не работала, и нас совсем не кормили. Приходилось самим доставать пищу и питаться лишь тем, что могли достать. И это не всегда было законным.
Однажды полк, пройдя без отдыха по лесным дорогам почти 40 километров, к вечеру оказался на берегу реки Угра. Как часто бывало, заночевали в лесу. Спать легли на голодный желудок. А утром, напившись "чаю", снова двинулись вперед. К середине дня вышли на поляну, на которой стояло десятка два больших и маленьких домов, возле которых никого не было видно.
Как всегда в подобных случаях, вокруг поселка выставили охранение, а личному составу приказали расположиться в лесу в километре от опушки. Вскоре был задержан и доставлен в штаб мужчина средних лет, представившийся Степаном.
Он с опаской вышел из леса и, постоянно оглядываясь, проследовал к сараю одного из домов, где его и схватили. Показав дежурному офицеру паспорт, мужик рассказал, что это подсобное хозяйство научно-исследовательского института.
За работающими здесь научными сотрудниками несколько дней назад приезжала машина и всех увезла, а постоянные жители поселка сами разбежались, кто куда мог.
Степан работал завхозом и остался с сыном-школьником и больной женой. Они находятся недалеко отсюда, живут в землянке и ждут возможности перебраться в город Угра, находящийся в 30 километрах. Там у них есть родственники, и, может быть, вместе с ними удастся пережить эти трудные времена.
В поселок он пришел за продуктами, спрятанными в сарае. И еще он сказал, что в деревушке, расположенной в 10 километрах по реке, находится штаб какой-то немецкой части, охраняемой отрядом моторизованной пехоты.
Для командования полка эти сведения были очень важны, а для нас имело значение совсем другое - упоминание о продуктах. И уже через полчаса почти вся наша рота, несмотря на категорический запрет командования, вовсю шуровала в брошенных домах и сараях, а к лесу потянулась цепочка солдат, нагруженных мешками с зерном, картошкой и другими продуктами.
В это же время, проанализировав сложившуюся обстановку, командир полка дал команду готовиться к маршу, проработать вариант обхода деревни, занятой немцами, и выделить из обоза повозку для больной женщины.
Степан, хорошо знавший местность и довольный принятым решением, обещал помочь провести полк в Угру наиболее безопасным маршрутом и на радостях выдал под расписку капитану ПФС (продовольственно-фуражного снабжения) несколько сот килограммов картошки, заготовленной на зиму работниками подсобного хозяйства. Теперь несколько дней полк был обеспечен едой.
Степан хорошо справился со своей задачей, и к утру мы без приключений достигли города Угра. Больную подвезли к дому ее родственников, поблагодарили Степана, и сразу же включились в подготовку оборонительной линии для отражения приближающегося противника, о котором нам уже сообщили из штаба.
Особенно плохо было по ночам. За месяц нам довелось лишь один раз провести ночь в тепле и под крышей. Этому препятствовало многое.
Чаще всего мы останавливались на отдых вдали от населенных пунктов - в лесу или в окопах. Иногда при отступлении наши войска проходили через разрушенные населенные пункты, дома в которых сгорели при обстреле или во время бомбежки.
Бывали случаи, когда крестьяне, убегающие от немцев, разрушали свои дома, чтобы они не достались врагу. Да и для размещения на ночь, например, личного состава только одного батальона, требовалось не менее пятнадцати - двадцати домов, которые не всегда можно было найти в небольших деревнях.
Вот и приходилось в холодное время или в дождь строить землянки, накрывая их ветками, досками и другими подсобными материалами. Совсем по-другому укладывались спать в теплое время и при отсутствии дождя.
Солдаты устраивали себе подстилку из лапника, веток других деревьев или сена, подкладывали под голову вещмешок и укрывались шинелью. Разводить костер ночью обычно не разрешали, а днем чаще всего не было времени." - из воспоминаний артиллериста-гаубичника (потом, а тогда добровольца из пехоты) С.Стопалова.
Journal information