"28 ноября 1942 года мы в конном строю вслед за танками входим по небольшому коридору между селами Подосиновка и Большое Кропотово в прорыв.
Отразив фланговый удар противника, двигаемся на полном галопе в направлении совхоза Никишкино, с ходу захватываем вражеский эшелон с боеприпасами, несколько пакгаузов, битком набитых продовольствием, предназначенным для снабжения ржевской группировки гитлеровцев.
Сюда, в город Ржев, приезжал Гитлер и заявил, что Ржев является трамплином для прыжка на Москву и его падение равносильно падению Берлина.
Удар гвардейского кавалерийского корпуса, поддержанный "катюшами" и танками, в связи с запоздалым вводом конницы утратил свою внезапность.
Успела войти в прорыв лишь 20-я кавдивизия и заняла западнее совхоза оборону. Наш 12-й кавалерийский полк проскочил с двумя эскадронами, сорокапятками, минометной полубатареей под командованием замкомбата гвардии лейтенанта Георгия Бабкина, моего большого друга.
Проскочил и 9-й кавалерийский полк - без командира гвардии майора Капустина и штаба. Полк возглавил помощник начальника штаба гвардии старший лейтенант Головятенко. Основную часть корпуса противник отсек сильным огнем из закопанных в землю танков и вынудил нас перейти к обороне.
В ночь на 27 ноября под прикрытием бронепоезда противник подвез по железной дороге из Сычевки свежие батальоны, вытеснил нас из совхоза Никишкино, окончательно закрыв и без того узкий коридор. Мы оказались в тяжелом положении. Трофейное продовольствие вывезти не успели, люди остались без продуктов, кони - без фуража, танки - без горючего.
На рассвете меня вызвали в штаб, который размещался в сделанном на скорую руку шалаше. На бревнах сидели комдив Михаил Данилович Ягодин и заместитель по политической части гвардии полковник Михаил Алексеевич Федоров. Разговор со мной начал гвардии полковник Жмуров.
- У нас один выход, - сказал он, - выбить противника из Никишкино, захватить продовольствие. Так и решил командир дивизии. Задача возлагается на ваш двенадцатый полк. Возьмете в свое распоряжение два эскадрона девятого полка.
- Вам будут еще приданы четыре танка - тридцатьчетверки, - вставил комдив Ягодин. - Больше не можем. - Михаил Данилович закусил рыжеватый ус. Стряхнул с белого рукава полушубка пепел, добавил: - Мы на вас надеемся, товарищ гвардии старший лейтенант.
В 9-м полку вместо двух эскадронов мне выделили сорок человек под командованием гвардии лейтенанта Алексея Фисенко. Несмотря на свою молодость, он командовал эскадроном.
Я его знал по совместным летним учениям: 9-й полк наступал, а наш, 12-й, оборонялся. Потом, когда на разборе учений командира эскадрона хвалили за отличные действия, он стоял перед генералами и застенчиво улыбался. И сейчас улыбка не сходила с его усталого, осунувшегося лица.
- Это и все твое войско, Алеша? - вздохнул я, гляда на рослых, побуревших от холода и дыма кубанцев в замерзших, коробящихся плащ-палатках, волочивших на плечах два станковых пулемета, три противотанковых ружья и несколько ручных пулеметов.
- Двое суток в окопах, да еще в разведку ходили без всякой передышки. Народ что надо! Нам бы, товарищ гвардии старший лейтенант, отдохнуть малость, - проговорил Фисенко.
- Не до отдыха.
С тяжелым чувством прибыл я на танке в Карпешки, от которых остался целым один лишь огромный коровник. Здесь и сосредоточились подразделения. Нам предстояло атаковать село Никишкино, которое оборонял немецкий бронепоезд, усиленный батальоном пехоты.
Собрав командиров, я объяснил им обстановку. Я пока еще сам не знал, как сладить с бронепоездом. Терять людей за здорово живешь не хотел. Слишком неравными были наши силы. Но приказ есть приказ.
Долго ходил я возле костров, которые горели прямо в коровнике. Смотрел, как, засучив рукава, Семен Хандагуков свежевал убитую лошадь, как люди деловито, старательно приводили в порядок оружие. У них все ясно и просто, а мне нужно было обрести уверенность в самом себе.
Чуть позже, отдавая предварительный боевой приказ, я объявил, что бронепоезд беру на себя. Люди приняли мое заявление с одобрением, поверив, что я справлюсь с этой пыхтящей громадиной, а все остальное они доделают сами. Я тоже в это поверил, подсознательно надеясь на грозную тридцатьчетверку.
Подошел командир танка лейтенант Бурденко и осведомился, как я намерен выполнить задачу, где, в каком направлении использую танк. Я ответил ему, что задача будет поставлена, когда вернутся посланные в село Белохвостово разведчики.
Отдав дежурному последние распоряжения, я залез в танк, поел горячей конины, отказавшись, к удивлению танкистов, от глотка спирта.
За линией железной дороги, к востоку от Никишкино, почти беспрерывно гремит артиллерийский бой. Бьют "катюши". Это наступают наши войска, чтобы соединиться с нами. Утром мы тоже ударим.
Не заняв Белохвостово, противник допустил грубейшую ошибку, лишившись удобнейшего участка для наблюдения, оголив свой левый фланг. Решаю усилить группу Ломоносова двумя ручными пулеметами.
По моему сигналу из ракетницы ломоносовцы открывают огонь первыми, меняют позиции, делают шум и этим вызывают огонь противника на себя. А нам это и нужно! Росший по берегам Карпешки кустарник служил хорошей маскировкой, давал возможность танку подойти к бронепоезду на выстрел прямой наводкой. Снова залез в танк, говорю командиру:
- Когда мы откроем из Белохвостово огонь, гитлеровцы в совхозе и на бронепоезде всполошатся и начнут бить в ответ. Вы под этот грохот - вперед. К этому времени эскадроны будут на окраине Никишкино и атакуют его. Я с группой автоматчиков сяду за башню танка и ракетами дам тебе направление. Потом спрыгнем. А ты тут его с ходу...
И вот мы идем в атаку. Я ощущаю накаленный морозом металл башни, вижу вспышки зеленых ракет, огненные трассы, сбивающие снег с дрожащих, принаряженных елочек. Спрыгиваем с танка, падаем в снег спиной к машине, чтобы не так оглушало.
После выстрела вскакиваю, не спуская глаз с бронепоезда, колочу разводным ключом по башне, снова плюхаюсь в снег, открываю рот и зажмуриваю глаза. Выстрел из танка такой сильный, что звон в ушах во все колокола... Снова поднимаюсь.
Вижу, как вокруг неуклюжей громады паровоза веером брызнули ослепительные искры. Попали! Подбегаю к танку и беспорядочно стучу ключем по башне, требую беглого огня.
Танкисты посылают один снаряд за другим. Бронепоезд обволакивается дымом. Бронепоезд дымит, харкает огнем, скрежеща металлом, пятится назад, потом усиливает ход и скрывается за первым поворотом в направлении Сычевки... Танк поворачивается, покачивая хоботом орудия, бьет прямой наводкой по ремонтному паровозу. Взрыв и слепящая глаза вспышка.
Все решила внезапность. Захваченный врасплох противник частью уничтожен, частью разбежался. В одной из хат засели немцы, простреливают улицу из автоматов.
Подошел танк и направил орудие на расписные ставни. На винтовочном штыке появилась и затрепетала на ветру белая тряпка. Неожиданно бой стихает, только слышно, как с треском догорают платформы ремонтного поезда и жилые дома в совхозе.
Даже не верится, что все так быстро завершилось. У нас двое раненых - лейтенант Ниткалиев, который первым ворвался со своим взводом в совхоз, и Семен Хандагуков, убит Алеша Медведев. Из подвалов полуразрушенных домов выводят пленных. У них растерянные лица с запавшими глазами.
Вскоре вернулся Семен Хандагуков, которого я посылал выбрать место для командного пункта. Блиндаж, куда нас привел Семен, оказался удобным и прочным. Он находился в подвале каменного дома. Боковые стены завалены толстым слоем земли, политы водой, крепко схвачены декабрьским морозом.
Внутри в два яруса устроены спальные места, застланные новенькими шерстяными одеялами, с большим количеством деревенских перин и подушек.
Почти все верхние ярусы были завалены чемоданами с офицерским имуществом. Внизу, под спальными местами, лежали ящики с продовольствием, вином, свежими фруктами, вплоть до апельсинов и лимонов.
На длинный стол выкладывали консервные банки, пачки галет, черный хлеб, завернутый в целофановую бумагу. Кое от кого уже попахивало ромом и коньяком. Решительно отказавшись от выпивки, я объяснил командирам сложность обстановки, в заключение сказал в категорической форме:
- Тот, кто сегодня выпьет, будет строго наказан!
Все напитки были собраны в одно место, укрыты брезентом - под ответственность моего коновода Калибека, совсем не употреблявшего спиртное.
Теперь я мог немного отдохнуть, но не тут-то было. Из штаба дивизии вернулся отвозивший трофеи Семен Хандагуков, а с ним прибыли заместитель командира дивизии по политической части гвардии полковник Федоров и командир разведывательного дивизиона гвардии майор Нилов.
Приехавшие гости решили расположиться на отдых, но я категорически воспротивился этому, стал уговаривать, чтобы они отправились в Карпешки. Там было безопасней, а тут каждую минуту обстановка могла осложниться.
Однако почему так долго не возвращается Бабкин? Была у меня привычка, выработанная еще в особом кавалерийском пограничном полку: если в чем сомневаешься, еще раз проверь.
Отбросив бурку, встал с постели, взял автомат и разбудил крепко спавшего Калибека. Он взял свой карабин, и мы поднялись по крутым, скользким ступенькам бункера.
После душного подземелья в лицо хлынул снежный вихрь, гоня струйки поземки. Посреди пустынной улицы маячила долговязая фигура гвардии лейтенанта Бабкина. Он странно пятился к входу в блиндаж, хватая рукой пистолетную кобуру, нелепо кричал:
- Вот они, фрицы, вот!
Я взглянул и замер на месте. В сотне метров от меня, по левой стороне улицы, вяло и разболтанно двигалась цепь немецких солдат. Другая группа шла с противоположной стороны.
Видно было, как, нахлобучив пилотки по самые уши, они отворачивали лица от ветра. У ног их вихлясто мотались полы темно-зеленых шинелей...
Мгновенно вскинув автомат, я дал длинную очередь сначала по одной группе, идущей гуськом слева от меня, а затем хлестнул свинцом по другой. Так же, стоя во весь рост, Калибек бил из карабина. Фигурки в темно-зеленых шинелях исчезли; словно растаяли. На снегу осталось несколько серых фигур.
К вечеру прибыли обещанные замполитом командира дивизии два кавалерийских полка - 103-й гвардии подполковника Дмитрия Калиновича и 124-й гвардии майора Саввы Журбы.
Никогда не забыть этого серенького, пасмурного утра. Семь колонн всадников выстроились в молодом заснеженном лесочке и ждут сигнала.
Слышно, как громыхают гусеницами и беспорядочно стреляют из пулеметов фашистские танки. Ходят взад и вперед по Ржевскому большаку, который мы должны пересечь.
Мы еще ждем, когда по ним ударят с флангов наши пушки, которые выдвинул полк Дмитрия Калиновича - ему отданы вся артиллерия и обозы с ранеными.
Как все эти колеса и сани он перетащит через большак? Вдоль шоссе протекала крохотная речушка, обозначенная на карте синей, едва заметной нитью.
До речушки нужно было пробиваться несколько сот метров через молодой лес, поросший кустами черемухи, можжевельника, черноталом и суковатой прибрежной ольхой. За большаком расстилалось широкое поле, а за ним примерно в двух километрах начинался настоящий смешанный лес. В нем было наше спасение.
Пушки Калиновича ударили неожиданно, буйно разнося по лесу тяжелый гул. Кони тревожно завертелись на месте. Подо мною была горячая, необыкновенно резвая кобылица по кличке Флейта. Я легонько тронул ее шенкелем и поехал вперед.
На правом фланге от нас шел полк Капустина. Гвардии майор Капустин был ранен, и теперь этим полком командовал начальник разведотдела дивизии майор Федота. Между кустами мелькала его бурка, закрывшая до самого хвоста круп большой черной лошади.
Только вперед! Справа ломают кусты кони федотского полка, слева мелькают всадники штаба дивизии. Семь колонн идут на очень короткой по фронту дистанции. Идут ощупью.
Слышим первые, особенно неприятно шипящие пули. Они шарят по верхушкам деревьев и сбивают прилипший к веткам снег. На флангах гулко бьют дивизионные и полковые пушки Дмитрия Калиновича. Не будь этого прикрытия, нам пришлось бы совсем плохо.
Гулко рвутся снаряды наших пушек. Лес поредел. А вот показалась и безымянная речушка, заросшая ольшаником и занесенная мягким слоем пушистого снега. А впереди, на той стороне, крутой обрыв, предательски сглаженный белой снежной периной. А воздух так густо нашпигован шипящим свинцом!
Я резко посылаю вперед лошадь, но она упрямится и пытается повернуть назад, чует опасность. Нервы предельно напряжены, но я настолько собран, что позволяю себе пустить в ход плеть, шепчу лошади что-то на ухо...
Толкнув меня стременем в бедро, вперед вырывается мой коновод и, разогнав коня, погружает его в мягкий снег чуть ли не по самые маклаки.
Калибек выпрыгивает из седла и тянет лошадь за повод, она бьет ногами и выбрасывает на снег черную, перемешанную со снегом жижу. Видимо, речушка славится летом своими студеными родниками, а зимой не замерзает.
Со всех сторон слышны стоны, ругань, крики; ворочаются в грязи под пулями кони и люди. Я не выдерживаю и со злостью вонзаю шпоры в бока Флейты, и она вихрем переносит меня на ту сторону и только задними ногами чуть касается мягкого, запорошенного снегом берега.
Я выправил ее бег и тут, услыша крик, взглянул вправо. Там на черной лошади, с блеснявшим над буркой широким клинком размашистым галопом скакал майор Федота.
И вдруг я вижу впереди скачущего майора приземистые фигуры в лыжных комбинезонах с торчащими на груди темными карабинами и только сейчас соображаю, что это враги. Они маячат по всему снежному полю.
С опаской оглядываюсь назад. Коновод и мои люди стреляют на ходу. Слева - зрелище, которое не забыть: грозно, напористо, словно призраки, выскакивают черные бурки на распластанных конях вперемешку с белыми полушубками, а из речушки - все новые и новые всадники.
Помню еще черный взброс земли и противный запах гари. Это рвались вокруг снаряды. Помню приближающийся зеленоватый лес, горластые, надсадные возгласы...
После бешеной скачки через Ржевский большак охватила, обдала меня хвоей благодатная зимняя тишина леса. В длинном белом полушубке с загнутыми полами, подстегнутыми командирским ремнем, с перекрещенными на широкой спине портупеями Семен Хандагуков водил вокруг двух тонкоствольных сосен навьюченных, тяжело дышавших коней.
Взъерошенная от недоедания и пота неприглаженная шерсть дымилась на крупах и быстро покрывалась серебристым инеем. Я отсек клинком несколько еловых лапок, бросил на снег, присел на них и снял валенок, чтобы перемотать портянки. Не помню уж, когда разувался.
Федота сообщил, что, перемахнув Ржевский большак, мы стоптали растянувшийся вдоль реки батальон немцев, которые наверняка начнут преследование.
- Подполковнику Калиновичу надо выковать золотой крест за то, что отсек пушками танки противника.
- Замнем это дело и займемся другим, - сказал Федота и передал мне приказ штаба дивизии, который гласил, что 9-му и 12-му полкам необходимо организовать засаду и встретить преследующего нас противника плотным огнем.
Из донесения Матюшкина узнаю, что часть немцев идет по нашим следам на лыжах. Остальные тремя колоннами растянулись по просеке. Идти им по разрыхленному снегу трудно, мешают торчащие в снегу пни.
С Матюшкиным и Федотой мы залегли в старом противотанковом завале, прямо в боевых порядках, подпустили всю эту галдяющую толпу на верный выстрел и открыли плотный, губительный огонь. Противник понес большие потери и преследование прекратил.
Мы сели на застоявшихся коней и к утру соединились с основной группой, которая по приказу штаба Западного фронта стала условно именоваться "Кавказ". В тот же день перед строем был объявлен приказ о награждении меня орденом Красной Звезды.
Лес. Урочище Татаринские дачи. У нас давно нет продуктов, фуража, а главное - мало осталось боеприпасов. Ждем самолетов с Большой земли, но все время идут снегопады, метет пурга на пролесках, ветрище скрипуче раскачивает могучие сосны.
Живем в наскоро вырытых землянках. Кормим коней ветками. Все, что можно было взять в ближайших селах, скормили. Мы отрезаны от наших главных сил, находимся в тылу врага. Неподалеку от нас действуют партизаны.
Партизаны жили в землянках, построенных в густом бору. Жили сыто. Между деревьев были распяты несколько освежеванных коровьих и конских туш, крупных и жирных.
Встречать вышел комиссар отряда старший лейтенант Васильев. О моем прибытии партизаны были предупреждены командованием нашей группы.
Комиссар и командир отряда капитан Денисов были одеты в опрятную армейскую форму со знаками различия на петлицах гимнастерок. Отряд был из остатков, как они мне рассказали, 22-й и 39-й армий, попавших в окружение летом 1942 года в районе Оленино - Белый.
- Выделим вам человек шестьдесят, - сказал Денисов. - Возглавит комиссар, товарищ Васильев.
Командиры мне понравились. Я осведомился насчет вооружения и боеприпасов.
- Дадим десяток ручных пулеметов. Можем и больше, да с патронами туговато, - пояснил Денисов.
После жаркой парной бани ощутил в себе необыкновенную легкость, а от сытой обильной пищи совсем разомлел, навсегда запомнив котлету с чесноком величиною с добрый лапоть, чай, да еще с медом. Пили мы его вместе с подъехавшим и успевшим вымыться в бане гвардии полковником Федоровым.
Мы разработали план наших совместных действий: я со своими людьми на рассвете выдвинусь ближе к окраине села, чтобы коротким броском захватить крайние хаты. Швырнем в гарнизон шестнадцать тяжелых мин - наш последний боезапас для корпусных минометов.
После этого эскадрон Матюшкина открывает огонь из всех имеющихся у него огневых средств. Под прикрытием этого огня врываемся в село с севера. Немцы не выдержат внезапного натиска. Выход у них один: отходить на запад по единственной зимней дороге, где их поджидают партизаны и эскадрон Алеши Фисенко.
Бой был ожесточенным. Я стоял в окружении связных на краю давней, занесенной снегом воронки от тяжелого снаряда и слышал, как в рассветной белесой хмари звонкий, певучий голос Феди Матюшкина захлебнулся в судороге пулеметных очередей.
Схватка была бурной, но короткой. Немцы отстреливались на ходу. Матюшкин и Ломоносов поднялись первыми, увлекли за собой людей, но наскочили возле крайнего дома на замаскированную пулеметную точку врага и были срезаны короткой очередью. Восемь человек оказались ранены, в их числе гвардии лейтенант Георгий Бабкин.
Отправив раненых в госпиталь, расположенный в глухом лесном урочище в землянках, я присел на поваленный телеграфный столб. В оборванных проводах повизгивал ветер, трепля шинели бойцов, раскидывающих лопатами сахаристые глыбы снега. Двое других били ломами мерзлую землю - копали для Феди Матюшкина и Ломоносова последний окоп. Горе давило душу и сердце.
От гвардии полковника Жмурова, из штаба, прискакал связной. Командир группы "Кавказ" генерал Курсаков приказал немедленно вывезти из разгромленного гарнизона трофейное зерно - около десяти тонн ячменя - и продовольствие, отвести людей и закрепиться в Самохино.
Journal information