Вологодский мужичок невысокого роста, плечистый с простым выражением лица, казался нам, что он в военной службе не бывалый. Однако, уже в боях за гору Наттавара, деревню Окунева Губа и в других он оказался близким к бойцам, рассудительным и заботливым командиром.
Когда брали высоту 217 и внезапность атаки сорвал соседний батальон, который должен был наступать одновременно с нами, он решительно привлек бойцов и командиров, приказал бежать на подножье горы, прикрываясь за деревьями, пнями и по-пластунски, где надо, но только быстро, дружно добраться до каменистого и лесистого подножья высоты.
Сам же шел, перескакивая и ползая в передних рядах, размахивая пистолетом в правой руке. Может его главная заслуга в том, чтобы потерь было не так много, так как мы быстро "ползли" к подножью за каменные глыбы и сосны, а фашисты стреляли из минометов, пушек по болоту, где мы подбирались к горе с тыла.
+++++++++
Не менее эффективно было и его предложение, когда на подходе развернутыми цепями шли на деревушку Окунева Губа, предполагались огромные склады перевалочные, готовящихся к наступлению фашистов на станцию Лоухи.
Он при всех просил комбата Жатько И.Р. связаться по рации с бригадой и потребовать воздушный налет на эту проклятую деревушку, а нам всем батальоном залечь за пару километров от деревни. Жатько, конечно, понял смысл, что эти склады и деревню будут упорно защищать фашистские подразделения, и, безусловно, с Кестинги по дороге на Окуневу Губу поступит им большое подкрепление.
Часа через полтора над деревней появились наши самолеты, штук десять с истребителями и всю близлежащую площадь подняли фактически в дым. В это же время батальоны энергичным броском ворвались в село и в склады вблизи деревушки. Горело все страшным пламенем, у опушки леса взрывались склады с боеприпасами, защитники этого опорного пункта, слабо сопротивляясь, убежали по дороге, ведущей на Кестингу, оставляя убитых и раненых.
И тут опять комиссар, и комбат хорошо сработали: нас направили вдогонку по дороге, пока не встретим серьезное препятствие или узел сопротивления врага, а хозвзводу поручили в деревне и на складах хорошо "разобраться" с трофеями, обратив особое внимание на продовольствие.
Правда, кое-кто сумел на ходу прихватить со складов галеты-пластины ржаные, маргарин, тушенку и даже финские автоматы "Суоми".
++++++++++++
Пройдя километров десять, нас под одной сопкой встретили ураганным огнем из пулеметов, автоматов, минометов и пушек прямой наводкой. Многие из нас добежали до проволочного заграждения на подходе к сопке вместе с фашистскими солдатами, кое-где вперемешку с ними, но фашисты не пожалели даже своих и в упор стали стрелять из всех видов оружия, что было на сопке. И тут комиссар с комбатом дали команду залечь прямо в грязь, хотя начальник штаба батальона капитан Желтуновский, грозя пистолетом, старался поднять нас в атаку и взять высоту.
До ночи мы пролежали между кочек и пней в грязи болотной и только нам ночью передали, что надо отходить за речушку, которая протекала вдоль сопки примерно на расстоянии километра. Нам удалось выползти, вытащить раненых, но убитых осталось там немало на болоте у сопки, которую позже назвали "сопкой смерти", потому что три дня потом "дикая дивизия" атаковала эту сопку безрезультатно, оставив в болоте под сопкой сотни головорезов из дивизии рядом с нашими ребятами.
+++++++++++++
Через несколько дней после боя против их танков, начальство, видимо, решило взять Кестингу с тыла, и, нас, вместе с одним полком, послали в тыл этой дикой дивизии.
Три дня мы шли по болотам и сопкам, лесами по бездорожью, куда-то. Стрельба оставалась и слышалась далеко слева сзади. Командиры наши и комиссар на коротких привалах говорили, что идем в тыл противника, перережем дорогу, идущую с Кестинги на запад, чтобы фашисты не сумели дать подкрепление Кестингскому гарнизону, чтобы, когда начнут бежать с Кестинги, преградить им дорогу и этим самым 104-й дивизии дать возможность овладеть Кестингой.
В солнечный весенний день вышли на дорогу. Дорога хорошая. Ходят автомашины, правда, не по одной. По дороге группами патрулируют фашистские солдаты. Когда в сосновом бору случайно заметили одну нашу роту, пришлось открыть огонь по патрульной группе. Их было немного, человек шесть и конечно рота одержала победу, но не прошло и получаса, как с обоих направлений дороги появились на машинах фашисты. Их было несколько десятков машин. Бой был недолгий.
Батальон поротно углубился обратно в лес, но оторваться от противника так и не удалось. Нас то слева, то сзади, то справа гнали вглубь.
++++++++++++++
В одном сосновом бору на тропинке увидели нашего красноармейца, повешенного на коротком суку сосны, босой, с выколотыми глазами и выдерганными ногтями на руках и ногах. Сначала думали, что заминировано, но когда удостоверились, что мин нет, комиссар Пономарев возле него всем идущим по тропе говорил: "Ребята! Запомните, как фашисты поступают с пленными! Клянемся, что отомстим за этого и многих других наших людей!".
Последним проходящим мимо трупа было поручено выкопать яму и похоронить. Только успели зарыть и тут наш арьергард, завязал бой с преследующими фашистами. Двоих потеряли, а шестеро догнали батальон и доложили о случившемся.
Вот так нас гнали как стадо коров куда-то в лес. Стычки были постоянные, то с боков, то сзади. Мы вторые сутки бежим стадом по лесу, то туда, то сюда, голодные. Весь "НЗ", что был, на ходу съели: грызли сухари, концентраты и трофейные галеты.
На третьи сутки нас прямо так и загнали на болото за речушкой, где спрятаться негде, кроме как за полу гнилые пни и сосенки, и, со всех сторон, в том числе и спереди, стали крошить. Решили, видимо, уничтожить полностью. Били с четырех или пяти сторон минометы, пушки, пулеметы, "кукушки", а как зашевелимся, начнут и автоматы трещать.
Долго пролежали под свинцовым дождем. Мы уже не знали, где батальон, рота или взвод. Видели только как то там, то тут, наших ребят накрывали взрывы мин и снарядов. Мы трое оказались около комиссара Пономарева, и лежа между кочек стали решать: что делать дальше? Как кто поднимется, так выстрелы "кукушки". Двинуться не дает.
И вот комиссар видимо решил все же куда-то прорваться и говорит: "Где "кукушка", там сплошного окружения не должно быть, надеются на нее. Нам же надо снять "кукушку" и попробовать прорваться там. По азимуту и по звукам артиллерийского боя там, наверное, ближе к нашим".
Митя Чураков, я и Петя Шлемов в такой обстановке, конечно, не могли иметь что-то вроде своего мнения, и просто молчали, ожидая, когда нас накроет миной, снарядом или угодит очередь. Сам же комиссар, видимо уже, как решенное дело, сказал: "Вот, видите, впереди елки и в середине сосна высокая? Видимо там кукушка! Я сейчас встану и быстро повалюсь обратно. Моя белая шуба очень заметна и будет как мишень, а вы внимательно следите за сосной у этих елок. Как заметите дымок или движение веток, стреляйте туда очередями из ППШ ".
++++++++++++++
Мы сосредоточились на эти "точки". Комиссар быстро встал и свалился на бок. В эти секунды в середине сосны зашевелились ветки, и пошел сизый дымок. Послышалась выстрелы. Пули зазвякали рядом. Я пустил длинную очередь по стволу сосны. Сучья сосны и елки сильно зашевелились, и что-то упало на землю.
В это время комиссар скомандовал: "Встать! Бегом вперед!" Мы с трудом вскочили из грязи и побежали туда. Остановились у этих деревьев.
Лежал финский капрал, умирая в крови. Только тут заметили, что у комиссара рукава шубы с дырками. Чуть бы правей и конец. Комиссар дал команду - бегом вперед. К нам еще присоединились несколько человек, и мы оказались в смешанной лесистой сопке, где в нашем направлении пули не свистели.
Отдышавшись, мы пошли куда-то вперед. Спустя сутки мы соединились еще с какой-то группой и пошли на звуки артиллерийского огня. С небольшими боями на седьмые сутки после ухода с Окуневой Губы мы ночью напоролись на своих, где после крика: "Стой! Кто идет!" мы свалились на землю от радости.
++++++++++++++++
Во взводе управления батальона служил финн или карел Мастеннин. Всегда сосредоточенный, тихий, спокойный, коренастый, стеснительный Мастеннин был нужный в батальоне человек. Он хорошо знал финский язык. Иногда его посылали в разведку с ребятами, чтобы услышать и понять финский разговор или в случае, если удастся взять "языка", могли бы допросить, узнать, что надо.
Его даже редко посылали в наряд, когда были не на переднем крае. Так, когда мы впервые ходили в разведку около Сегозеро, удалось было прихватить финского сержанта, где-то около Великой Губы, Мастеннин был главным действующим лицом. Он, говоря по-фински, в камышах на льду, заарканил финского пулеметчика в дозоре, дав возможность прибить второй номер нашим ребятам и, мы притащили его на свой берег.
Однако, по его же предложению кляп был вытащен и развязаны руки, так как мы были уже у своих в роте Михайлова и опасности уже не было никакой, но финн укусил с воротника яд, пришитый видимо на всякий случай, выпил из своей же фляги пару глотков вина и мгновенно скончался на месте.
Из носу и изо рта только пена брызгала. Наш трехдневный труд пропал даром. Он потом долго объяснялся перед начальством, даже перед особым отделом. Но комбат с комиссаром защитили. А "особисту" батальона, кажется, очень хотелось осудить его, так же как и моего земляка с Вычегды.
Его расстреляли за то, что он обессиленный однажды упал в огонь, обжег обе руки до волдырей, а признали как "членовредительство".
++++++++++++++
Уже в окружении под Кестингой, когда неоднократно приходилось драться врукопашную, был такой случай. В направлении, куда мы согласно азимуту должны были идти, чтоб вырваться из "мешка", финны открывали бешеный огонь из всех видов оружия. Сверху вал за валом падали мины и снаряды, с боков пулеметы и автоматы не давали поднять голову, а сзади вдруг мы услышали крики: "Ура-а!"
Мы кинулись туда под взрывы мин. Взрывы сразу прекратились, а впереди показались с винтовками с длинными штыками наперевес какие-то финны. Мы естественно струхнули, но в панике - не в панике, а пришлось вступить врукопашную. Я, как пацан, приспособился за толстым пеньком и постреливал то туда, то сюда, где увижу финский френч с винтовкой.
Долго ли, коротко ли я постреливал, конечно, не помню, и убил ли кого из фашистов не знаю, но помню одно, что кто-то меня схватил за шиворот плащ - накидки, поднял и треснул кулаком в грудь. Я свалился на спину у пня, открыл глаза и вижу, как здоровенный финн направил на меня свой длинный штык с винтовкой. Лицо широкое, грязное, глаза горят как у злой собаки и разъяренного быка. Я с испугу закрыл глаза и подумал на миг, что это все, конец. Но вдруг что-то случилось, что-то свалилось на меня очень тяжелое. Подумалось, что так видимо и умирают люди в страхе.
Открыл глаза и, ничего не понимая, вижу, что на меня сверху вниз смотрят старшина Дерягин, ефрейтор Мастеннин, мой друг Чураков. Потом я вылез из-под груза, которым оказался тот финн, который врезал мне в грудь кулаком и хотел заколоть штыком.
Мастеннин схватил меня, и мы побежали куда-то в неизвестном направлении, где мелькали солдаты - и наши и финны. Перескакивая через убитых и раненых, наших и финских мы добежали до какого-то ручейка. Поблизости никого не было. Мы умылись и пошли вдоль ручья, но вскоре вновь наткнулись на финнов. Здесь в бою мы разошлись. Вскоре я наткнулся на комиссара, Митю Чуракова и Шлемова и старался больше от них не отходить.
А с Мастенниным мы встретились после выхода из окружения. Он, комбат Жатько и еще несколько человек, несколько дней, вышли из окружения. Жатько был ранен в рот. С Мастенниным мы в составе бригады провоевали всю войну, и только в Чехословакии уже я узнал, что после одного боя под городом Маравска Острава он получал продукты для взвода, как помкомзвода одного из батальонов в нашей же бригаде, и, при подъеме мешка с продуктами на плечо, упал и скончался на месте. Врачи признали разрыв сердца. Такие люди, прошли все и надо же. Умер от разрыва сердца." - из воспоминаний стрелка отдельного лыжного батальона А.И.Пыстина.
[+17 фото]
Journal information