Поднимаюсь и иду к силосной яме. С утра в ней размещался КП полка. Глупее места для командного пункта не придумаешь. Что можно увидеть из ямы? А может, начальнику штаба хотелось не видеть, а спрятаться? В душе нарастает глухая злоба. На слепоту начальства. Будь в этом рейде с нами Данилевич или Бобков, уверен, мы наделали бы такого шороху, что и небу жарко стало. В Калиновке застали фрицев измотанными, беспечными,спящими. Бери голенькими руками. А что получилось?
Неужели командование дивизии,корпуса не видит,кто такие звановы и башмаковы? Безвольный,нерешительный,трусливый командир в критической ситуации не менее страшенее, чем предатель.
Из ямы слышится стон. Не раздумывая, прыгаю туда.Лежащего задеваю ногой. В ответ - ругань.
- Кто такой? - спрашиваю.
- Старшина Пахоруков.
- Почему здесь?
- Ранен ...
Мне хочется обнять старшину как родного брата. Но я сдерживаю себя. А старшина не узнает - голос мой стал хрипучим и каким-то чужим.
- Куда ранен?
- В ногу, в бедро.
Ножом разрезаю гачу, бинтую ногу старшины, а сам думаю, что делать дальше.
- А ты кто такой? - слабым голосом спрашивает старшина.
- Молчи, потом узнаешь. - Ко мне пришло уже решение.
- Лежи тут тихо, а я пойду за транспортом ..
Я вылез из ямы и пошел к балке. Только там можно отыскать лошадь, возможно, повозку. Я не ошибся. Среди разбитых и раздавленных повозок, человеческих и лошадиных трупов нашел исправную повозку,запряженную парой здоровых серых коней. И выбрался, хотя и с немалым трудом, из балки. Тихонько подъехал к силосной яме.
- Ну, вылезай, старшина, - сдерживая радость, говорю Пахорукову. - Экипаж подан.
Помог старшине вылезти из ямы, помог поудобней лечь в повозке. Только теперь старшина узнал меня.
- Боже ж ты мой! Христом-спасителем моим явился сам комбат, - и старшина навзрыд заплакал.
- Тише ты. Немцы могут услышать!
Я сел на передок повозки и тронул лошадей. Старшина перестал рыдать. Но плечи его еще долго сотрясались.
Едем без дороги. Но застоявшиеся за день кони идут бодро. Повозку изрядно трясет. Пассажир мой часто вскрикивает. Но помочь ему я ничем не могу.Через час или полтора впереди вырисовывается какой-то хутор. В нем догорает крайняя хата. На фоне пожара видятся танковые силуэты, машины. Чьи?-Скорей всего, вражеские. Поворачиваю коней в сторону, в объезд, от греха подальше. Едем долго. На востоке начинает зариться. На небосклоне бледнеют звезды. Скоро рассвет.Спать хочется до ломоты в скулах. Закрываю глаза,подремываю. И вдруг резкий голос:
- Стой! Куда прешь?
Я вздрагиваю. Меня словно кнутом понужнули. Открываю глаза. Лошади стоят на дороге. Впереди - хаты.
Передо мной - здоровенный, с черной бородой верзила.На нем грязная телогрейка и такие же грязные ватные штаны.
- В хуторе немцы. В пасть зверю лезешь. Добровольно.Слезай скорей и прячься.
- Я не один.
- Забирай человека, быстро. Ховайтесь в крайних хатах. На улицу носа не суйте! - Чернобородый верзила вырвал у меня из рук вожжи. Я помог старшине сойти с повозки. Верзила молодо вскочил в повозку и хлестнул по лошадям. Нет, он не повернул их от хутора, а выехал прямо на улицу и помчался по ней. Мы со старшиной стояли, раскрыв рты. Все произошло так неожиданно быстро и нелепо, как в дурном сне. Что за тип, куда он погнал наших лошадей? Немецкий прислужник или честный советский человек? Но гадай не гадай- делать что-то надо, не торчать же здесь на виду у всего хутора. Скоро совсем станет светло.
Прижимаясь к плетню, тихонько бредем к крайней хате.Старшину оставляю на крылечке. Двери в сени и хату
не заперты. Возле кухонного'стола возится с чугунками и кастрюлями пожилая женщина, почти старуха. На меня смотрит недобрыми глазами. И молчит. Я прошу спрятать раненого до вечера.
- Нет! - голос женщины злой и скрипучий. - Нет!Я не хочу из-за вас умирать. Придут немцы в хату, скажу им. А сейчас - уходи!
- Куда?
- Откуда пришел.
Я поворачиваюсь, меня душит гнев. Ну погоди, старая карга, посчитаемся с тобой, припомним, как ты встречала своих. Но почему тот, чернобородый, сказал, что прятаться надо в крайних хатах? Ко мне вдруг приходит уверенность: эта старая сердитая женщина боится, но не выдаст немцу.
В сенях стоит большая деревянная кровать. На нее навалена разная рухлядь, тряпье, пустые мешки. Кидаю под кровать шубенку, мешки, пальтишки. Открываю сенную дверь, пальцем маню старшину, тихо говорю ему:
-Хозяйка - милая женщина. Спрятать тебя велела здесь, под кроватью. Залезай-ка, брат. Только не стони и не матюгайся во сне.
Я укрываю старшину кожушком, забрасываю тряпками.К кровати придвигаю чем-то заполненный мешок.
- Ну, бывай, - говорю, - пойду себе "квартиру" искать.Вечером попытаюсь вызволить.
Выхожу на крыльцо. На душе кошки скребут: выдаст старуха старшину или не выдаст? Не понимаю одного:пока мы канителились в сенях, она, конечно, слышала, но не вышла и не погнала нас. Почему? Однако докапываться до истины, разгадывать загадки нет времени. Надо искать себе приют.
На улицу не выхожу. Белый день. Оглядываюсь, иду к забору и переваливаю в соседний двор, вхожу в хату. Меня встречают три пары молчаливых и настороженных глаз.
За столом сидит женщина моих лет, рядом с нею семи-восьмилетняя девочка, с русской печи глядит старуха.
Во всех трех парах нет ни злости, ни испуга, а только вопрос.Придуманной легенды у меня никакой нет. Прямо и откровенно говорю, кто я такой, откуда и как попал в этот хутор. Молодая женщина смотрит на старуху, наверное, мать, и, как бы советуясь с нею, вслух размышляет: спрятать есть где - в подполье, в погребе, на сеновале (он,правда, без сена), на чердаке. Но всюду шарятся немцы,а сейчас они злые-презлые. Найдут - погибель..
- Но что-то придумать надо и куда-то сховаться.
- А что, если ... не ховаться, если ... - мне страшно высказать пришедшую вдруг мысль.Глаза молодой женщины, большие и темные, ждут.Я собираюсь с духом и скороговоркой выпаливаю:
- Что, если на один день я стану вашим "больным мужем", приехавшим, приехавшим ...
- Из Краснодара, - подсказывает она и снова смотрит на мать. - Мы до оккупации в Краснодаре жили.
Здесь моего мужа никто не видел. Меня с дочкой нужда пригнала к маме, в этот хутор.
-А муж где?
- В Красной Армии, - вздыхает женщина. - Воюет где-то. - Вот и готова легенда, сочиненная нами вместе.Но возражать начинает бабка.
- Ой, доченька, боюсь Я, дознаются поганцы, убьют,всех нас убьют, они - изверги.
- Молчи, мама! - у женщины, вижу, характер твердый,решительный. - Спасать надо. Ну, "муженек", давай знакомиться...
++++++++++
В сенях хЛопнула дверь, что-то загремело, загрохотало.В хату ввалился рыжий немец. Морда красная, кирпича просит. И с головы до ног увешан оружием. И чего на нем только нет: на шее - автомат и бинокль, через плечо - пулеметная лента, набитая патронами,на поясе - казачья шашка и пистолет, за поясным ремнем - две немецкие гранаты с длинными деревянными ручками да еще полевая командирская сумка,явно снятая с кого-то из наших. Бандит, чисто бандит.
Таких "оруженосцев" на переднем крае видеть мне не доводилось. Но в тылу они гроза - грабители и насильники.
Бабка прилегла и громко застонала. Я пригнулся и почувствовал тяжесть пистолета во внутреннем кармане пиджака. Патрон в патроннике, в случае чего, успею снять курок с предохранителя.
Увидев меня, гитлеровец опешил, схватился за автомат.
- Русс - зольдат?
- Никс, цивиль, - отвечаю мордовороту, едва сдерживая предательскую дрожь в голосе.
- Посему никс служба?
- Болен, - коротко говорю я, показываю себе на лицо, грудь,сам сгибаюсь в дугу, ищу позу,чтобы удобнее и незаметнее выхватить пистолет.Галинка плотнее прижимается ко мне.Татьяна обернулась и смотрит на немца. Пронзительно и спокойно. Только лицо побледнело больше обычного. Говорит раздельно, чуть с хрипотцой:
- Герр солдат, мой муж болен! Туберкулезом. Палочки Коха. - "Оруженосец" заметно отодвигается от меня.
- Мамка, млеко, ам, ам ...
- у нас ничего нет.
Солдат проходит К кухонному шкафу, открывает его,шарится по полкам. Потом идет в другую комнату. Мы переглядываемся с Таней, глазами она показывает на мои ноги. Боже! Мой лоб покрывает холодная испарина.
К спине прилипает рубаха. На сапогах моих - кавалерийские шпоры!
Как же я забыл про них? Я подбираю ноги под табуретку.Галинке шепчу:
- Сядь на пол, вот здесь.
Девочка не понимает, зачем она должна садиться на пол, но послушно садится, загораживая мои ноги.Немец выходит из горницы, останавливается у шестка,косится в мою сторону. Я сухо и натужно кашляю. Немецоткрывает чугунок. Оттуда идет пар. Картошка в мундире еще не остыла. Несколько картофелин он засовывает в карман и, сторонясь "палочек Коха", уходит. Мы облегченно вздыхаем. Татьяна нервно смеется. Я торопливо снимаю шпоры. Из-за них чуть-чуть не влип.
++++++++++
Примерно в полдень мы с Татьяной из-за оконной занавески наблюдали страшную картину. По хуторской улице немцы гнали наших пленных казаков. Их было десятка два. Против нашей хаты остановили, построили у стены амбара и стали стрелять из автоматов поверх голов пленников. Страх нагоняли. Потом на шеи казакам, как ожерелья, навешали связки лука, награбленные в хуторе,а в руки насовали подстреленных кур. Гитлеровцы забавлялись, тешились властью. Построив пленных, погнал и дальше.
Как было обидно за свою беспомощность! Таня, глядя на улицу, кусала губы. По ее лицу текли слезы.
Вечером, когда я хотел было собраться в путь-дорогу и думал над тем, каким образом транспортировать старшину,на улице хутора загрохотали фашистские танки.Один из танков, проломив каменный забор, вьехал в наш двор. Через несколько минут в хату ввалился экипаж и,наподобие утреннего "оруженосца", стал хозяйничать.Правда, танкисты не спрашивали и не искали продуктов,у них свои были. Все же заставили вскипятить чай. На меня поглядывали с подозрительностью.
Пора было ложиться спать. У меня уже глаза не глядели,хоть подпорки в них ставь. Татьяна разобрала постель и медленно стала стягивать с себя платье. Легла,забилась к стенке. Рядом с Татьяной легла Галинка. Мне остался край кровати. Я быстро разделся и лег, незаметно сунув под подушку пистолет.
Танкисты согнали и бабку с печи. Они опасались и ее.Старуха устроилась в нашей комнате на сундуке. Танкисты плотно прикрыли дверь и чем-то ее подперли.Перед рассветом танкистов подняли по тревоге. Где-то далеко гремел бой.
С утра я опять сапожничал: приколачивал подметки к Татьяниным башмакам. Танio попросил сходить в разведку.Она ушла с дочкой. Вскоре в хату явился человек,очень похожий на знакомого верзилу. Но сейчас телогрейка и ватные брюки на нем не были замызганными и грязными, как вчерашним рассветным утром. И что совсем поразительно: не было черной бороды."Верзила" поздоровался, не спеша набил трубку, поглядел на мою сапожную работу и с плохо скрываемой ехидцей спросил:
- Не в примаки записался?
- А вам-то что?
- В такое время, - верзила кивнул на башмак, на мои руки, - неплохо и этим заняться .. - В голосе его звучала издевка.
- В чем дело, гражданин, пан или господин? - Меня разбирало зло. - Я дома. И никому до меня нет никакого дела.
- ОЙ ли? - Гражданин, пан или господин усмехнулся.
А потом поднялся и тем резким и жестким голосом, каким ссаживал нас с повозки, проговорил: - Ну вот что,хватит играть в прятки. Пора в свою часть подаваться.Отстанешь - в дезертиры запишут.
Я ничего не понимал. Кто этот человек? На каком основании и по какому праву он разговаривает со мной тоном приказа?
- В двенадцать ноль-ноль явитесь на восточную окраину хутора, там общий сбор. Ясно? - И, хлопнув дверью,ушел.
"Провокатор!" - мелькнуло в голове. Работалось мне теперь плохо. С грехом пополам приколотил подметки.
Спросил "тещу", кто этот человек, но она ничего мне не ответила, словно и не знала его. Беспокойство мое усиливалось.Я ждал Татьяну, а ее все не было. Не задержана ли? Я даже не знал, что в хуторе немцев нет. Все они вымелись на рассвете.
К назначенному часу на "сборный пункт" я не пошел.И за мной никто не явился. И вдруг часа в два пополудни является Татьяна с дочкой. Оживленная, радостная,взволнованная. Да и является-то как! В моей повозке,запряженной моими серыми лошадями. От удивления у меня глаза на лоб лезут. Бывают чудеса на свете, но подобных мне видеть не доводилось.
Я бегу вызволять старшину. Под кроватью его не оказалось.Влетаю в хату и ... застываю столбом. Мой старшина Сергей Антонович Пахоруков, словно новый пятак,сидит за столом в красном углу, под божницей, а рядом с ним сидит "старая карга" - милая, улыбающаяся, помолодевшая женщина. Они пьют чай с вареньем и о чемто беседуют.
До конца дней своих я с глубокой благодарностью буду вспоминать хутор Ленинский (Голыши), его славных жителей и Татьяну (а может, и не Татьяну), у которой на полтора суток я стал "мужем", ее дочку Галинку и бабушку.Люди шли на подвиг, не считая это подвигом.
++++++++++
Часа через три-четыре мы были в Новоалександровском,среди своих. Старшину я сдал в медсанчасть полка, откуда его сразу отправили в госпиталь.С нами пришли из Ленинского шесть артиллеристов и девять эскадронцев нашего 37-го полка, укрывавшихся тоже в хуторе.
Прежде чем явиться перед ясные очи начальства своего полка, мне пришлось побывать в особом отделе дивизии и дать объяснение, почему я плохо вел себя с "провокатором" И почему не явился на место "общего сбора". Объяснение было нетрудным. Здесь мне сказали,что "провокатор" - староста в хуторе и наш советский коммунист-подпольщик. Что он спас много казачьих жизней. Что из Ленинского после "общего сбора" он привел в полк 38 казаков и 10 лошадей. .
Из хутора Калиновки гитлеровцев вышибли казаки 12-й казачьей кавалерийской дивизии. 31 января в эту злополучную Калиновку прибыл снова наш поредевший 37 -й кавалерийский полк. Надо было собрать уцелевшее вооружение, поискать разбежавшихся лошадей, .собрать и похоронить казаков, наконец, посчитать, что от полка осталось, какую боевую силу он теперь представляет.Печальное это занятие, но на войне всякое бывает.
В братскую могилу, вырытую на околице хутора, мы положили около сотни воинов, не менее отправили в госпиталь. Более десятка внесли в список "Без вести пропавший". Я видел, как немцы ходили по полю и пристреливали раненых. Итоги боя плачевные, эскадроны и батареи почти уполовинились. Убавилось много лошадей и оружия.
При захоронении казаков в хуторе обнаружили обезображенный труп командира минометного расчета сержанта Ежова. Один из уцелевших жителей хутора рассказал,как сержанта допрашивали и пытали гитлеровцы.Ежов отказался отвечать на вопросы. Взбешенный офицер ударил его ногой в пах. Сержант плюнул в лицо садисту.
Тогда солдатня сорвала с сержанта одежду, заставила положить на забор руки. Их раздробили прикладами.
Выбили глаз, изуродовали лицо. В таком виде повели по хуторской улице. Ежов, услышав голоса женщин и стариков,крикнул:
- Товарищи колхозники, передайте нашим: гвардии сержант Ежов ни слова не сказал фашистам. Ждите наших!
Гитлеровец шашкой, подобранной на поле боя, ударил сержанта по голове, по плечу, а потом тычком в живот.Ежов так и умер с шашкой, проткнутый ею насквозь.
Широкий поиск, начатый полком, кое-что дал. В окрестностях хутора было найдено 103 коня. Незначительного ремонта требовали две 76-мм пушки и две "сорокапятки". МЫ собрали семь из двенадцати минометов. Подобрали много карабинов, автоматов, пулеметов, шашек,боеприпасов, фуража, продовольствия и разного другого имущества.
Из госпиталя приезжал майор Бобков, чтобы увидеть свой полк после рейда. Увидел и не смог удержать слез.Его снова увезли в госпиталь. Исполняющим обязанности командира полка назначили М.Ф. Ниделевича. Исполняющим обязанности начальника штаба стал ПНШ гвардии старший лейтенант Н.В. Никифоров." - из воспоминаний комбата минометной батареи 37-го казачьего гвардейского полка ст.лейтенанта Е.Поникаровского.
Journal information