Значит, перейдя железную дорогу и продолжая идти лесом в горах еще километров двадцать строго на юго-восток, оставляя справа за Маркхотским перевалом Новороссийск, мы примерно у поселка Неберджаевский могли бы сделать попытку перейти линию фронта. А мы этого не сделали! Вместо этого мы решили выйти из леса и идти в дальнейшем на свой страх и риск, кто куда.
По предложению Бати, вырыв яму в осыпавшемся щебне под нависающей скалой, мы закопали оружие. Перед этим мы обильно смазали карабины оружейным маслом из имеющихся у каждого из нас масленок и тщательно завернули их вместе с патронами в порванное на ленты байковое одеяло. Посидев еще с полчаса молча вместе, мы со Славкой (чего тянуть резину?) первыми встали и стали прощаться.
- Мы идем в Красноармейскую, Пузырев в Нижнебаканскую к сестре, а вы куда, Батя, пойдете с Шуркой? - спросил я напоследок.
- Идите, идите! Мы найдем себе дорогу! - опять грубовато ответил Батя. Видно, он тяготился нашим присутствием и рад был побыстрее избавиться от нас. Уже в третий раз за прошедший месяц нас бросали командиры. Было горько и обидно.
+++++++++++++
Быстро и легко, теперь уже без оружия, мы со Славкой спустились с горы, перешли железнодорожное полотно (здесь оно проходило по невысокой насыпи) и открыто, не таясь, вышли на дорогу. Намеченный нами путь был длинным: пройти надо было очень много километров. Фронт недалеко, все вокруг было густо насыщено немецкими и румынскими воинскими частями. В прифронтовой полосе идти долгое время рискованно, небезопасно, но выбора у нас не было. Надо идти - и мы шли.
Пошли мы в сторону крупнейшей станицы на Кубани - Крымской (теперь это город Крымск). Идя по дороге, мы чувствовали себя странно и неуютно. Еще бы! Только-только нас преследовали враги, мы уходили от них, скрывались, схватывались в мелких, жестоких стычках, а теперь эти самые враги проходят, проезжают мимо нас. Вот они, рядом! Мы слышим их свободную от командных выкриков речь, мы чувствуем их запах - незнакомый, чуждый нам, непривычный, тяжелый. Чувствуем то едкий, терпкий дым от дешевых румынских сигарет, то сладковато-пряный, мягкий от дорогих немецких сигар.
Немцы, румыны группами, строем, пешком, на подводах, автомашинах, мотоциклах проходят, проезжают, проносятся мимо нас в обе стороны, но больше в сторону Новороссийска. Вот навстречу мимо нас идет румынский обоз. Лошади наши, русские. Прежде чем попасть сюда, на Кубань, румыны прошли Украину, Крым, Ростовскую область, и им было где набрать лошадей. А вот подводы не наши, это “фурманки” - так почему-то их называли. Они с высокими дугами, обтянутые брезентом. Ни дать ни взять - цыганские кибитки на колесах! На каждом передке два-три солдата. Едут, насвистывают, тянут голосом заунывные, грустные мелодии. Везут, видно, боеприпасы, продовольствие, фураж. Мы уступаем им дорогу.
Проходит колонна солдат-румын. Форма какая-то, на наш взгляд, несуразная, цвет ее темно-желтый. На голове не то пилотки, не то фуражки из сукна, с мягким козырьком. Шинели в виде пальто, с двумя рядами пуговиц впереди, на ногах желтые обмотки и ботинки. Все вооружены длинными винтовками, автоматов нет. Общий вид их какой-то подавленный, заспанный.
Обгоняя нас, проносятся две немецкие автомашины. Широкие, с крытым брезентом верхом, на полугусеничном ходу, камуфлированные коричнево-желтой краской. Под брезентом поперек кузова - сиденья в несколько рядов. На них раненые немцы в бинтах: на двух машинах их человек шестьдесят, не меньше. Туда и сюда проносится еще много разных по форме и размеру, собранных со всей Европы автомашин. Бросается в глаза, что многие из них имеют высоко выдвинутые штыри телескопических радиоантенн, а впереди, на бампере, в стороны от фар - выкрашенные в белый цвет шарики на металлических стержнях: габариты, облегчающие въезд автомашин в узкие проходы.
Вперемежку с автомашинами едут и немецкие обозники. У этих добротные, емкие, сбитые из досок подводы. Предусмотрен максимум удобств для ездового: ступеньки, чтобы по ним взойти и сесть на обтянутое кожей полумягкое сиденье со спинкой-перекладиной. Сзади стеклянные габаритные фонари-отражатели. Впереди у сиденья ездового ручка ручного тормоза колес и рядом гильза, в которой торчит вверх длиннейший кнут. По бортам ремнями аккуратно укреплены лопата и кирка.
Подводы, так же как и автомашины, выкрашены разводами и пятнами - для маскировки. Впряжены в них такие же громоздкие, как и подводы, крупные лошади-тяжеловозы. У многих ездовых в зубах длинные, изогнутые вниз, свисающие изо рта курительные трубки, горящий табак в которых, чтобы не высыпался, прикрыт металлической крышкой-сеткой. Эти едут не торопясь, как в поле за картошкой. Проносятся запыленные, по-видимому, связные - на мотоциклах с колясками и пулеметами впереди. Вот промчался мимо какой-то фриц-офицер на легком, одиночном мотоцикле.
А вот опять нам навстречу шагает рота румын. Эти одеты по-щегольски, с претензией на шик, в подогнанных мундирах. На головах не пилотки, а огромные береты, сдвинутые на ухо и свисающие до самого плеча. Как они только держатся на голове? На ногах не обмотки, а краги и добротные коричневые ботинки с шипами на подошвах. У некоторых на плече аксельбанты, много разных значков. Видно, какой-то привилегированный род войск. Эти идут весело, бодро, слышится смех, шумные восклицания. Ничего, идите, идите! Еще 20 километров - и вы будете в Новороссийске. Там наши моряки быстро собьют с вас спесь, сволочи!
+++++++++++++++
Вдруг сзади нас громкий голос чисто по-русски, без какого-либо акцента, произнес:
- Эй! Инженеры! Стойте!
Я, продолжая идти, чуть-чуть, незаметно обернулся и увидел позади стоящего посреди шоссе высокого немца в полной армейской форме. Он смотрел на нас, и его приказ был явно обращен к нам.
- Не поворачивайся! Может, отстанет! - шепчет мне Славка.
- Инженеры! Стоять на месте! - уже более громко и твердо крикнул фриц.
Нам ничего не оставалось, как остановиться и повернуться к нему.
- Куда идете? Кто такие? - спросил он, подходя.
Надо сказать, что еще до выхода из леса на дорогу, предвидя, что рано или поздно нам придется отвечать на вопросы о том, кто мы такие и куда идем, мы со Славкой сочинили легенду о себе и договорились между собою при любых обстоятельствах на допросах рассказывать только ее. Она, легенда, была такова: мы оба родом из станицы Красноармейской, там и сейчас живут наши родители. За год до оккупации мы бросили школу и пошли на заработки в Новороссийск. Трудно было найти какую-либо работу, и в конце концов мы устроились грузчиками на цемзавод “Пролетарий”. Работали до подхода фронта, пока не закрылся завод. Жили в общежитии. Сейчас, потеряв при бомбежке свои личные вещи с документами и все заработанные деньги, мы возвращаемся домой к родителям. Вот и все!
Это было лучшее, что мы могли придумать. Кто сможет отрицать или проверять, правда ли, что мы работали на цемзаводе? Никто! Там сейчас идут жестокие бои. Кому охота будет проверять, действительно ли наши родители живут там, где мы говорим? Думаем - никому! Вот эту нашу легенду мы и рассказали впервые остановившему нас немцу. Он выслушал нас с иронической гримасой на лице и сказал:
- Вы все врете! Вы из леса! Или сбежали из лагеря!
- Какой там лагерь еще? Из какого леса? Мы работали в Новороссийске и идем домой! Наши мамы там, дома, очень волнуются за нас! - затараторили мы.
- Вы врете! - повторил немец. - Посмотрите на себя - вы же в полувоенной форме! Противогазные сумки на вас! Одеяло в скатке! Как только вас до сих пор не задержала полевая жандармерия?
Сидящие рядом на дороге солдаты не понимали нашего разговора, не знали языка, но с любопытством смотрели и переговаривались между собою, показывая на нас друг другу.
- Ну, вот что, хватит болтать! Идите к вашим мамам, они вас заждались! - неожиданно для нас закончил немец. - Идите и впредь не попадайтесь немцам!
И уже в спину нам:
- А от военных вещей поспешите избавиться!
Все произошло так быстро, что мы и не осознали по-настоящему всю опасность, угрожавшую нам только что. Рассуждать о случившемся и удивляться поведению немца мы начали, пройдя уже квартала два по все той же дороге, главной улице станицы. Здесь, ближе к окраине, немцев не было.
Кто же это был? Кто говорил с нами? Это немец, он в полной военной форме! Но тогда почему он так отлично говорит по-русски? И почему напоследок он сказал нам: “Идите и не попадайтесь немцам!” Если это был русский, предатель Родины, служащий в немецкой армии, то почему он в таком случае не задержал нас? Такие сволочи любят выслуживаться, и, задержав нас, он был бы рад благодарности, полученной от немцев. Тогда, если не немец и не предатель и при этом русский, то он наш советский разведчик, надевший армейскую форму врага? Тоже нет, поскольку если он был разведчиком, то не устроил бы этот спектакль на дороге в окружении солдат, привлекая их внимание к себе и к нам слишком уж громким разговором!
Сколько мы ни рассуждали со Славкой, ничего не могли понять. Ну и не надо! Главное - мы легко отделались и теперь, свернув в переулок и выйдя к огороду ближайшего дома, укрылись в тень бузины, сели передохнуть.
+++++++++++++++++++
Переходя через рельсы, мы увидели в стороне от станции, в тупике дороги маленький кирпичный домик. В таких домиках обычно жили и выполняли свои обязанности стрелочники, путевые обходчики.
- Слава! Давай зайдем к железнодорожнику и попросимся у него в домике переспать до утра! Он нам не откажет!
- Давай зайдем! - согласился Славка. - Железнодорожники всегда были за нас, за Советскую власть, за революцию. И в книгах об этом много написано, и в кино часто показывают. Он нас не выдаст!
Мы подошли к домику, стукнули в дверь и вошли, здороваясь. Одна комнатка, одно завешенное куском грязного брезента окно для светомаскировки. Небольшой стол, на нем стоит ярко светящая самодельная карбидная лампа из тыквы и консервной банки с впаянным в нее пустым винтовочным патроном, кирзовая сумка с истертыми боками. Рядом с нею бутыль с самогоном, стаканы, куски хлеба, лук. За столом двое. Один в форме железнодорожника, другой, одетый по-граждански, полицай. На рукаве повязка с надписью “полиция” и красной печатью - орел со свастикой под ней. На коленях у полицая немецкий автомат.
- Чого трэба? - глядя пьяными глазами на нас, спросил железнодорожник. - Чого шукаетэ?
Мы поняли, что влипли капитально и отступать некуда.
- Мы хотели у вас погреться, переночевать. Идем издалека, из Новороссийска! - начал Славка.
- Почему не ночуетэ у станыцы? - перебил его полицай, тяжело ворочая языком от перепития.
- Нас никто не пустил без разрешения коменданта, - продолжал Славка. - А комендатура не работает, поздно уже!
- Стэпан! обратился железнодорожник к полицаю, зло посмотрев на нас. - Воны брэшуть! Воны из лису, партызаны! Мабудь развэдчыкы! Йих трэба задэржаты! - сказал он, вылезая из-за стола.
- Я мыгом сходю за гасподыном хвельхвебэлем, а ты туточки посторожуй и их! - Он плеснул из стакана самогон в рот, нюхнул хлеб.
- У-у, гамсэлы проклятии! - замахнулся на меня, проходя мимо, железнодорожник. - Сичас вы всэ скажэтэ гасподыну хвельхвебэлю! Сторожи добрэ, Степан! Мать их!.. - И он вышел в темноту.
- Сидайтэ на лавку! - приказал нам полицай, начав икать. Голова у него от перепоя уже не держалась на шее, падала на грудь, и он каждый раз, потряхивая ею, тяжело дышал.
Я увидел, что рука Славки потянулась за спину, и все понял.
- Закурить можно? - спросил я полицая.
- А што у тэбэ есть? Самосад чи цыгарэты?
- Махорка у меня. Солдатская махорка! Могу тебе дать! - говорю, вытаскивая не спеша полную пригоршню ее из кармана.
- Д…авай! - икнув, сказал полицай.
Я поднялся, чувствуя за своей спиной, как подобрался Славка, и, протягивая руку с махоркой вперед полицаю, шагнул к нему. Короткий бросок рукой - и вся махорка летит ему в глаза!
- A-a-a! - завопил полицай. Бросив автомат, он схватился за глаза. Молнией снизу-вверх, в горло, мелькнула финка в руке Славки, и крик захлебнулся.
Я успеваю схватить автомат, оттянуть затвор; Славка шапкой полицая гасит лампу. Мы бросаемся к двери, но поздно. За дверью топот, разговор, голос железнодорожника:
- Туточки воны! Туточки!
Дверь распахивается, - на пороге силуэты двух немцев: один за другим. Даю длинную очередь из автомата, не целясь, прямо в дверной проем, - немцы валятся один на другого! Быстро, прямо по ним, мы выскакиваем наружу, за дверь.
- Партизаны! - кричит железнодорожник, оставшийся в живых и удирающий теперь в темноту, в сторону станции. - Партизаны!
- Ушел, гад!
Шум, поднятый нами, его крики были услышаны, кругом поднялась стрельба осветительными ракетами. Мы не знали, что на ночь станция и прилегающая к ней территория, на которой размещались железнодорожные пути, оцеплялась постами. И вот теперь они ракетами осветили все вокруг.
Времени раздумывать у нас не было. Мы бежим в сторону гор, леса: то падаем, то снова бежим. С ближайшего поста нас заметили, и в нашу сторону летят трассы пуль. Слева, с соседнего поста, наперерез, бегут трое солдат. Они совсем уже близко.
Перед нами опрокинутая с рельс дрезина. Приостановились, переводя дух.
- Сейчас я их гранатой! - говорит Славка, - И бежим, была не была!
“Откуда у него граната?” - успел подумать я. Вижу, как он взмахнул рукой и бросил гранату в совсем уже близко подбежавших немцев. Двое завалились, третий пытается встать. Мы выскакиваем из-за дрезины, я даю очередь из автомата почти в упор по всем трем. Бежим, и вот он лес - наше спасение!
С ходу, не останавливаясь, задыхаясь от быстрого бега, мы поднялись на невысокую вершину горы и там попадали на землю, совершенно обессилев. Отсюда, с горы, была видна почти вся территория станции. Никакой погони за нами не было. Стрельба начала затихать, только изредка выстреливались постами одна-две осветительные ракеты. Вышла луна, стало светло. Меня всего била нервная дрожь. Тряслись ноги, руки, все тело. Я посмотрел на Славку, - а он тоже весь трясется.
- А ты здорово… ему махорку… в глаза! - говорит Славка каким-то незнакомым для меня дрожащим голосом, заикаясь. - А потом… с автомата! А? Ха-ха-ха!
- А ты… финачомего… полицая! Ха-ха-ха! А потом… гранатой… тех трех! Ха-ха-ха! - смеялся я уже в истерике.
- Дед, железнодорожник, сволочь… кричал… “партиза-аны! партиза-аны!” - это Славка. - Ха-ха-ха!
Мы хохотали во весь голос, катались по земле, держась за животы. Текли слезы по лицу, а мы хохотали безудержно, не способные остановиться. Уже ничего не говорили, а посмотрев друг на друга, опять заливались хохотом. Вдруг Славка остановился, перегнулся в поясе, схватился за ветку куста, на секунду затих, и… его вырвало. Это был конец нашей истерики. Мы присели на землю. Наступила слабость, разбитость. Было ощущение какой-то пустоты внутри, подавленность. Только посидев так, молча, некоторое время, мы начали окончательно приходить в себя.
- А… откуда у тебя граната, Слава? Где ты ее взял? - спросил я тихо.
- Когда гасил шапкой лампу, в сумке на столе увидел гранату, успел выхватить ее, - ответил он так же тихо.
- Она нас здорово выручила! Если бы не она… - сказал я. - Ты, Слава, мировой парень! Слушай, давай не идти сейчас в Красноармейскую! Туда мы всегда успеем. Может, там и нет в плавнях партизан? Что нам тогда делать? Идти в Краснодар и искать подпольщиков? Тоже темное дело! Давай это оставим для себя как запасной вариант. Лучше будет, если мы еще раз попытаемся перейти фронт к нашим!
Ты же слышал, в станице говорят, что фронт совсем близко в горах, у какой-то станицы Неберджаевской. Километров десять отсюда. Это совсем недалеко! Вон как слышно артиллерию! Слава, мы же комсомольцы и не должны уходить от борьбы с врагом! - говорю я.
- Что ты меня уговариваешь! Я сам хотел тебе это еще вчера сказать! Давай сейчас, пока ночь, пойдем к станице. Утром попросим у кого-нибудь поесть и двинем к фронту. А если опять будет неудача, то тогда - что поделаешь, махнем в Красноармейскую!
Так мы и решили. Сделали большой крюк, обходя станцию, перешли железную дорогу и шоссе, оставляя станицу справа от себя, и вышли на ее юго-западную окраину. Потом дремали, дрожали от холода, дожидаясь утра и восхода теплого солнца.
Утром Славка пошел раздобывать еду. Пока он ходил, я внимательно, теперь уже в спокойной обстановке, осмотрел так неожиданно и удачно приобретенный автомат. Это был знакомый мне немецкий пистолет-пулемет “МП-38” фирмы “Ерма”. Устройство, правила разборки и сборки его мы изучали еще зимой 41-го года в истребительном батальоне. Правда, стрелять из него тогда не пришлось - не было патронов к нему. Он имел прямой сменяемый магазин на 32 патрона, откидной металлический приклад. Вот только ручка взвода затвора была расположена как-то не с руки - с левой стороны.
Я протер, почистил его, посчитал оставшиеся патроны в магазине. Их осталось восемь штук. Это мало, но во всяком случае лучше, чем ничего не иметь." - из воспоминаний бойца 2-го Анапского партизанского отряда Н.А.Овсянникова
Journal information