После учебы они шли в рестораны, а в своих гардеробах имели невиданную для меня роскошь - джинсы. Меня же, выходца из профессорской семьи, родители держали в черном теле и давали по 20 копеек на метро.
Я мерк на фоне блестящих мажоров и был для них человеком с окраины. На первое преступление меня подтолкнула бунтарская натура и желание изменить ситуацию.
Я занимался спортом и рос крепким парнем, поэтому быстро стал грозой района. Информацию о преступном мире черпал из детективных фильмов, где всегда болел за шпионов и бандитов.
Еще одним источником стали блатные песни, которые душевно пел пацан по кличке Лелик - мой единственный знакомый с судимостью, отбывший на «малолетке» срок за хулиганство. Мои криминальные увлечения привели к тому, что мы с моим приятелем Ваней решили «подломить» [вскрыть] пару хат в нашем же районе.
Подельник лучше моего орудовал по слесарной части - ему выпало вскрывать замок. Помню, как замер перед дверью первой квартиры, понимая, что если сделаю шаг - назад дороги не будет, моя жизнь навсегда изменится.
Мы ушли с богатой добычей. В эпоху тотального дефицита продать можно было все, что угодно, от книг и ваз до бытовой техники. Любые ценности отрывали с руками, и с наших похождений кутило полдвора. Вскоре за первой квартирной кражей последовала вторая.
Мне было интересно, насколько хорошо работает советская милиция - и вскоре я узнал об этом. Пару месяцев спустя после первой квартирной кражи рядом со мной резко затормозила «Волга», и два сотрудника закинули меня на заднее сиденье.
Вскоре я оказался в «Бутырке», где меня ждало большое разочарование. Тюрьма представлялась мне миром жестких паханов, которые тем не менее по-братски меня встретят. Но даже со своими квартирными кражами я был там чуть ли не самым козырным.
В основном со мной сидели тунеядцы, похитители кастрюль, «чердачники» [судимые, высланные из Москвы за 101-й километр, но вернувшиеся и нарушившие паспортный режим] и прочие подобные им личности. Никаких паханов... Суд дал нам с Ваней по 2,5 года -
и мы попали на зону. Тамошний уклад жизни удивил меня не меньше, чем контингент «Бутырки». Бал на зоне правили здоровенные активисты-мордовороты [добровольные помощники администрации], ненавидящие москвичей.
В то время у столицы не было своих лагерей, и осужденных москвичей распределяли по всему СССР, в разные республики и области. Зэкам из других городов было попроще: в области все друг друга знали еще с работы или учебы и быстро находили приятелей. Появилось даже понятие «местная зона». Но мне, москвичу, не повезло: на меня постоянно писали кляузы. С тех пор я стал ненавидеть активистов.
Проведя полгода в тюрьме и год в лагере, я попал под «олимпийскую» амнистию 1980 года. Оставшийся год добивал на химическом предприятии в городе Новотроицке (Оренбургская область). По окончании срока в Москве меня не прописали, и я остался на Южном Урале, где провел около десяти лет.
Там работала сильнейшая секция карате, и я серьезно занялся борьбой. Со временем старший тренер стал моим сообщником. Используя «куклы» [фальшивые деньги], мы кидали местных барыг, «покупая» у них разные товары, в том числе японскую аппаратуру.
Увы, один из них дал на нас показания ментам - и меня снова задержали. В камере я решил: пан или пропал - и вскрыл вены, чтобы меня отвезли в больницу. В приемном покое притворился еле живым от потери крови, а когда конвой утратил бдительность - сбежал. Так началась моя жизнь профессионального преступника.
В Новотроицке я познакомился с матерым рецидивистом Толей Птенцом. Он был всего на пять лет старше меня, но с его психологией и опытом годился мне в отцы. Помимо «малолетки», он уже дважды отсидел на строгом режиме и научился превосходно «читать» людей.
Под следствием я хорошо осознал, что такое «пресс-хата». Основная цель «прессовщиков» - заставить сознаться подследственных во вменяемых им преступлениях. Некоторых приковывали наручниками и избивали сапогами, а одному парню двое «прессовщиков» сели на голову и ноги и держали. В это время третий жег спину раскаленной кружкой. Мне повезло всего этого избежать - тюремщики побоялись связываться с профессорским сынком.
За все время, что я сидел на зоне, там случилось несколько убийств. Одного зэка убили ударом заточкой в сердце, другого парня, что уже вышел и стоял близ ограды, по нелепой случайности застрелил солдат на вышке. Наконец, еще одного заключенного во время бунта достали из канализационного колодца с наполовину отрезанной головой и 27 ножевыми ранениями.
Вообще, в лагерях я наблюдал немало парадоксальных вещей. Например, нигде больше мне не встречалось такого количества взрослых людей, любящих мультики. Сидят битые жизнью мужики, пьют чифир - и тут кто-то выдает: «О, мультфильмы начались!» Все тут же бегут смотреть.
Еще заключенные фанатично привязаны к своим матерям, ведь они исправно возят непутевым сыновьям передачи и ездят на свидания. Правда, оказавшись на свободе, бывшие заключенные довольно быстро забывают о сыновней любви.
Из знаменательных событий тех лет запомнился случай: ко мне прибежал друг и сказал, что до него докопались какие-то типы. Мы пошли разбираться в местную пивнуху; там один из троих бандюков в кожаных куртках приставил мне ко лбу ствол.
Выглядели они крепко - и, оценив ситуацию, я попросил нас отпустить. В ответ услышал: «Лечь на землю, мразь!» Под ногами было грязно, и ложиться туда я не собирался. Я выхватил газовый баллончик и пустил струю в рожу одному из гадов, а второму врезал по лицу. Третий выстрелил в меня из газового пистолета; в ответ я стал кидать в него пивные кружки.
В итоге нам с товарищем пришлось спасаться бегством. Один из отморозков догнал меня, и я пырнул его ножом в бочину. Лишь потом я узнал, что это был мент. Тогда я решил залечь на дно, но пока собирал вещи, нагрянули коллеги пострадавшего. Пришлось выпрыгивать в окно со второго этажа. Я бежал, а вслед гремели выстрелы.
Закончилось тем, что меня схватили и поволокли к дому, попутно избивая. После этого дни для меня потеряли счет. Сначала избивали те, кто участвовал в захвате, потом дежурная смена, а потом - бойцы ОМОН (оказалось, порезанный мной мент - инструктор по рукопашному бою в этой чудной структуре).
А вот я частенько попадал в переделки. Как-то году в 1994-м я праздновал в ресторане день рождения кого-то из Сирот - это семейство входило в звено одного сокольнического авторитета. Мы засиделись далеко за полночь, и в какой-то момент все начали разъезжаться.
Остались только младший из Сирот по кличке Базин, да я с водителем. Тут в ресторан вошли два крепких парня; одного, по кличке Самосвал, я знал поверхностно. За столом у него начался конфликт с Сиротой. Я попытался помирить оппонентов, но был грубо послан Самосвалом.
Сработал лагерный рефлекс - я ему врезал. В голове мелькнуло, что сейчас он ударит в ответ, и я соберу собой всю мебель в ресторане. С перепугу схватил нож и начал шинковать бандита; в итоге нанес 19 ножевых ранений и остановился, лишь когда тот распластался в луже крови.
Оглядываясь на все эти истории сейчас, я понимаю, что выжил чудом, хотя никогда не боялся смерти. В «профессии» я пробыл без малого 40 лет. В нулевые начал работать самостоятельно, возглавив отдельную бригаду, но к 2016 году ощутил, что зашел в тупик. Все те, кого я знал молодыми, повзрослели: сейчас мне 58, а им - 35-40 лет. Мне стало некого и нечему учить.
К тому же как лидер я всегда чувствовал ответственность за каждого в своей бригаде. Но настало такое время, когда я сам не знал, куда идти и как двигаться. Сегодня организованная преступность и рэкет себя исчерпали.
Даже воровать стало практически невозможно со всеми этими камерами видеонаблюдения и сигнализациями. Но нет худа без добра: я встретил потрясающую девушку Мариэль, на которой женился, и сейчас очень счастлив. Уже года два как я окончательно завязал с преступным прошлым и сказал парням: «Дальше плывите без меня».
https://lenta.ru/articles/2019/04/02/orskiy/
Автор сейчас.:)
Journal information