Буланцов, прослужив 10 лет в Польше, в совершенстве овладел польским языком. В роли лазутчика, маскируясь под поляка, он проникал в шайки смутьянов, прознавая про их планы и намерения. Иногда ему приходилось выполнять функции "подсадной утки", сидя в казематах с арестованными мятежниками.
"Ловить на удочку поляков-мятежников в тюрьме было весьма не трудно. Большая часть их шли в банды не по убеждению: иные, как бараны, потому что шли все; другие, потому что им приказывали идти; некоторые увлекались желанием командовать маленьким отрядом или приобрести офицерский чин (у мятежников-поляков были офицерские чины); иные, по увещанию ксендзов, обольщенные их красноречием, и, наконец, безбородые юноши, по призыву своих возлюбленных панночек. Одни лишь ксендзы принимали участие в мятеже по убеждению и действовали вполне сознательно" , - писал Буланцов.
Есть у Буланцова и строки о, скажем так, должности среди мятежников жандарма-вешателя. Такой вешатель расправлялся с теми из поляков, кто отказывался присоединиться к мятежу:
"Поверьте, что ни один ксендз, решившийся явно противодействовать мятежу, не остался бы в живых. Рука жандарма-вешателя не пощадила бы его". Странно, что после всего этого поляки именуют вешателем графа Муравьёва. Ведь повешена была мизерная часть бунтовщиков, и многие из них избежали казни, благодаря снисходительности российской Фемиды.
Но, кроме вешателей, были у поляков и кинжальщики. Они убивали мирных жителей, противившихся распоряжениям мятежного управления, помогая в этом жандармам-вешателям.
Буланцов повествует о встрече со старухою-полькою, которая, видя, как царский патруль арестовал местного ксендза, выражала большую радость по этому поводу, потому как святой отец...
"собственноручно повесил своего мальчика ... овчарника-пастуха за то, что тот не послушался его, не пошел в лес с письмами к начальнику шайки.
В письмах ксендз предуведомлял его о приближении русского отряда и советовал принять нужные против этого меры, а так как они не дошли по назначению, то банда была атакована врасплох и разбита наголову.
Когда узнал об этом ксендз, продолжала старуха, то рассвирепел хуже тигра, потребовал к себе мальчика с поля, привязал его к доске и велел двум хлопам сечь его розгами, в промежуток спрашивая, кто научил его не исполнить приказания.
Рассказывали после на деревне, что не послушаться ксендза и не ходить в банду, научил мальчика один из немцев-колонистов, но мальчик на истязании не хотел ничего говорить. Тогда ксендз начал пытать бедняжку, посыпая на кровяные рубцы от розог соль и поливая их вином. Откуда у несчастного бралось терпение; он кричал от боли, но, несмотря на жестокие страдания, не выдавал тайны.
Рассвирепевший ксендз, забыв Бога, не помня и себя, выхватил нож и с пеною у рта заревел: "Зарежу, мерзавец, если не скажешь!" и начал колоть несчастную жертву, а потом собственноручно повесил на дереве находившегося в беспамятстве овчарника".
"И это служитель алтаря!" , - восклицает русский офицер Буланцов, представитель народа, которого просвещённая Польша привыкла именовать дикарями да схизматиками.
Сами повстанческие отряды храбростью блистали далеко не всегда, да ещё и склонны были к пьянству: "Во время мятежа, жондом народовым (мятежным управлением) запрещена была всякая продажа водки; многие шинки по деревням были закрыты; запрещено даже было у себя держать водку. Мера эта была вызвана страшным развитием пьянства в бандах".
А информационные приёмы тогдашних польских патриотов не отличались от сегодняшних клише официальной польской историографии, склонной к преувеличениям и искажениям.тБуланцов в своих мемуарах с сарказмом пишет:
"Банда... силою в 1000 человек, обратила в бегство после упорного сопротивления, наш летучий отряд, состоявший всего на всего из 17 улан и 8 казаков.
Эта стычка в польских революционных газетах названа была блистательною победою над русским отрядом, состоявшим чуть ли не из 3000 человек, причем захвачено много оружия и пленных. На деле, кажется, было, что 2 казака потеряли по нагайке, а один улан полхвоста своей лошади".
Интересны наблюдения Буланцова над поведением евреев в тот период: "Деньги, могущественный рычаг племени Израиля, бросали его сынов, как в банды, так и в наши отряды. Кто больше платил, или кто пользовался большим кредитом в их глазах, тот мог рассчитывать на большие с их стороны услуги.
В начале мятежа, когда фонды поляков значительно поднялись на европейской бирже, по мере того как падали русские, различные Ицки, Шмули, Мордохаи явились самыми деятельными пособниками мятежа, доставляя с большим трудом в банды оружие из Пруссии, а также и всякого рода запасы.
Потом же, когда увидели, что результат мятежа будет не в пользу поляков, они, и корыстолюбивою душою и тщедушным телом, стали служить делу русских, открывая нашим отрядам спрятанные при их же помощи склады оружия и запасов, помогая в розысках жандармов-вешателей, которые не одного сына Израиля подняли на веревке к небесам".
Майор Буланцов так и не был пойман мятежниками. Он умудрялся проникать в душу самых скрытных инициаторов мятежа, вызывал их на откровенность, узнавая всё необходимое. Он умел в одиночку пробраться в лес, и влиться в повстанческий отряд, где, сблизившись с его командирами, легко обводил оных вокруг пальца.
Благодаря ему, многие вешатели и кинжальщики очутились на виселице или в тюрьме. Сам же Буланцов позже не раз участвовал в операциях против поляков, будучи уже в форме царского офицера.
Однажды ему довелось встретиться с одним из самых идейных и смелых главарей восстания, который был арестован благодаря Буланцову.
Поляк, шагая на эшафот, увидел в толпе Буланцова в мундире русского офицера. Арестованный затрясся, позеленел от злости, и тысячу раз за эту короткую секунду пожалел о том, что доверил этому человеку столько польских тайн.
Кто хочет почитать мемуары майора Буланцова, здесь: http://militera.lib.ru/memo/russian/bulantsov/index.html
"я этого собачьего (псего) польского языка не желаю понимать"
Из воспоминаний полкового врача И.В. Любарского:
"На походе был еще один маленький эпизод, который напрашивается под перо. В губернском городе Гродно мы имели днёвку, и наше офицерство валом валило в один незатейливый трактир - кто пообедать, кто поиграть биллиард, а кто просто поволочиться за дочерью трактирщицы, хорошенькой паненкой, которая стояла за прилавком, распоряжалась водкой и закусками и передавала заказы гостей прислуге.
Офицерство рассыпалось на польском языке в любезностях, на которые кокетливая полька отвечала направо и налево с заманчивой благосклонностью.
Один только безусый прапорщик, недавно выпущенный из корпуса, не мог принимать участия в веселых разговорах, потому что совершенно не знал по-польски.
Он скромно подошел к польке и попросил, чтобы подали ему обед, но та не ответила ему обычным: "в тен момент, пане". Прождав безуспешно с полчаса, офицерик опять подходит к панне с этим заказом, но она остается нема и не двигается с места.
Удивленный молчанием, прапорщик спросил: ужели она не понимает русского языка? На это паненка с презрением процедила: "я этого собачьего (псего) языка не желаю понимать".
"Как вы смеете оскорблять меня, - зычно вскричал молодой офицер, стукнув кулаком по прилавку и наливаясь кровью, - Да я вас так оскорблю, что всю жизнь помнить будете".
Паненка побледнела и повалилась на стул в истерических рыданиях. Но прапорщик не унимался и громко заявил, что идет к губернатору лично принести жалобу.
На шум выскочила трактирщица и, ломая руки, стала умолять шляхетного (благородного) офицера простить глупство её дочери, которая еще - децко и сама не понимает, что говорит.
Ужели пан захочет погубить их за безумное слово девчонки и пустить по миру и т.п. Сцена вышла действительно тяжелая, особенно когда бледную как смерть паненку уносили в полном обмороке.
Наконец, вмешались офицеры в дело и с большим трудом уговорили товарища оставить без последствий "глупую выходку", за которую обе женщины могли бы чувствительно поплатиться.
В этом же городе с нашим офицером едва не случился неприятный казус. Походя через общественный сад, он увидел идущих против него трех штатских молокососов, которые сплелись руками и заняли всю ширину аллеи. Приблизившись к офицеру, все в один голос крикнули: "пречь з нашей земи".
Очутившись лицом к лицу с нахалами, офицер после минутной нерешительности свернул в сторону и обошел препятствие, что б не заводить скандала, как объяснил он, а, может быть, и потому, что сам был поляк и не желал подвергать неприятности своих "родаков".
Медаль "За усмирение польского мятежа 1863-1864 годы"
Journal information