Не все ведь шло гладко. До курсов я повоевать не успел. Дивизия отступала. Бежали днем и ночью. Все побросали. Где командиры? Где штабы? Ничего не понять. Опомнились уже под Рославлем. Командира дивизии, генерала, потеряли. То ли в плен попал, то ли где-то в деревне его оставили, раненого.
Командира полка, подполковника, расстреляли - за потерю управления и утрату знамени полка. Тогда спрашивали строго. В положение не входили. Оставил позицию - отвечай. Действовал приказ № 270 от 16 августа 1941 года.
Назывался он так: "О случаях трусости и сдаче в плен и мерах по пресечению таких действий". Сейчас больше говорят о другом приказе - № 227 1942 года. А вот более ранний и не менее жестокий как-то подзабыли. А все начиналось с него.
Вот наш комполка под него и попал. А человек-то был хороший и командир толковый. Сорок первый год, лето, отступление на всех направлениях. Нас вывел командир роты, капитан Медников. В Финскую воевал. Хоть эта война и другой оказалась, но он все равно понимал больше нас. Собрал в отряд всех, кто рядом оказался и кто по дороге прибился, и сказал:
- Ребята, я вас выведу. Но слушать каждое слово. Дважды повторять не буду. - И похлопал по кобуре нагана.
Тогда, в сорок первом, редко кому из командиров выдавали ТТ. В основном - револьвер Нагана образца 1895 года. Хорошее оружие. Сильный бой.
И правда вывел. Особый отдел нас проверил. Все мы подписали бумаги со своими показаниями: где оторвались от основных сил полка, каким маршрутом выходили, какие населенные пункты миновали, кого из высшего командного состава полка и дивизии видели во время отхода, что видели, что слышали. Особым пунктом значился такой: сохранность личного оружия.
Капитан Медников словно предчувствовал это, приказал всем взять винтовки. У кого не было, брал у убитых и брошенные у дорог и давал безоружным. Тогда вдоль дорог много оружия валялось. Даже танки брошенные. Горючее кончалось, и танк останавливался. Стояли даже не взорванные, просто брошенные экипажами.
Я свою винтовку нес от самого Рогачева. Старший лейтенант-особист меня, помню, спросил:
- Ты хоть стрелял?
- Нет, - говорю.
- А от кого ж ты бежал?
- От немца.
- А ты его хоть видел?
- Нет.
- Так от кого ж ты бежал?
- От немца.
Плюнул он, закурил и дальше писать принялся. Может, догадался, что я дурачком прикинулся, а может, посчитал, что действительно сильно напуганный. Страха в нас тогда было много. Страх нас и гнал. И немцев боялись, и своих приказов, где что ни пункт, то - расстрел, расстрел, расстрел...
Из особого отдела нас - в отдельную землянку. Потом - на сборный пункт. Собрали отдельную команду. Все с образованием не ниже семи классов школы. И - на курсы младших лейтенантов.
Курсантом дважды ходил в атаку. Но оба раза так и не понял, кого мы атаковали. Немцев мы, даже издали, так и не увидели. Но второй раз попали под минометный огонь и потеряли нескольких человек убитыми и ранеными.
В январе наступление наше приостановилось. Дивизии выдохлись. Начали окапываться. Вот в это время и выпустили нас из армейской школы. По кубарю в петлицы и - вперед, фронту не хватает командиров взводов." - из воспоминаний мл.лейтенанта П.Ф.Боровикова.
"Вспоминается такой случай. Это когда мы вышли из-под Вязьмы и стояли уже в райцентре, на переформировке. Вместе с нами шли артиллеристы, весь расчет 45-мм орудия. Всегда вместе держались. Командовал ими сержант, уже в годах. Они его слушались беспрекословно, по имени-отчеству звали.
Прибились они к нам возле той деревни, где мы немцев увидели. Вместе потом через реку переходили и дальше шли. Сержант спросил, можно ли его расчету вместе с нами идти? Я сказал, что можно. У них и оружие было, карабины. Чего ж, думаю, не взять, в случае чего и обороняться есть чем.
Когда вышли, сержанта того сразу забрали. И - под трибунал. Где орудие? Почему бросили? Военный трибунал рассмотрел дело и пришел к выводу, что командир расчета сержант такой-то проявил трусость, бросив на поле боя исправное орудие и оставив позицию...
По приказу № 270. Вот как его претворяли в жизнь, тот приказ. А трибунал заседал тут же, в какой-то постройке. За десять минут дело рассмотрели и пришли к выводу... Меня тоже вызвали. Спросили, где, когда и при каких обстоятельствах встретились с расчетом сержанта такого-то. Я все чистосердечно доложил. Показания мои совпали с показаниями самого сержанта и артиллеристов. Те тоже стояли все бледные, ждали своей участи.
Я видел, как его расстреливали. Мы, человек десять, стояли на опушке леса. Кто-то из моего взвода сказал: давайте подождем, посмотрим, что будет, долго, мол, судить не будут... И правда, вскоре вывели, поставили к березе. Вышел офицер, вытащил из кобуры ТТ и выстрелил сержанту в затылок. Тело оттащили, стали закапывать.
Вот и вышел из окружения... Вывел людей... Если бы погиб во время прорыва, домой послали бы извещение: пал смертью храбрых и какую-никакую помощь оказали. А тут...
Да потому что здесь, еще не видя живого немца в глаза, уже все дрожали. Вот теперь говорят, пишут: органы тоже выполняли, мол, свою задачу... Какую? За что расстреляли того сержанта? Я помню, как он радовался, когда вышли. Говорил: мол, весь расчет цел, даже никто не ранен, что теперь новую пушку получат и за все отомстят.
В этом смысле приказ о штрафных ротах и батальонах куда человечнее был. В штрафную роту - это все же не под березу, не пуля в затылок, а возможность хотя бы умереть по-человечески, как солдату." - из воспоминаний лейтенанта И.С.Крутицина.
Journal information